|
Архимандрит Августин (Никитин)
«Оставьте неразумие, и
живите,
и ходите путем разума...
Начало мудрости — страх Господень,
и познание Святого — разум»
(Притч. 9; 6, 10)
Слова, приведенные в эпиграфе, были
лейтмотивом жизни и трудов русского
философа В.Н. Карпова (1798–1867),
профессора Санкт-Петербургской
духовной академии (далее — СПбДА), чья
деятельность составила целую эпоху в
истории русской философии. Впрочем, во
втором томе советской «Философской
энциклопедии», вышедшем в 1962 г.,
Карпову уделено было всего десять
строк: шесть строк — «установочные
данные», четыре строки — оценка его
философского наследия: «Исходя из
ложного идеалистического положения о
конечности природы и бесконечности
духа, Карпов пытался доказать
зависимость развития человеческого
разума от того, насколько он
просветляется верой»1. В 70-е годы
Карпов оказался занесенным в «черный
список» на страницах «Краткого очерка
истории философии». В этом официозном
издании утверждалось буквально
следующее: «В начале 30-х годов
министром просвещения Уваровым были
выдвинуты реакционные принципы «Православия,
самодержавия, народности»,
преследовавшие цель доказать, что
русский народ по природе своей
религиозно-мистический. Вслед за
Уваровым эти идеи усиленно
пропагандировали Погодин, Шевырев,
Булгарин, Греч, — писал И.Я. Щипанов.
— Философы этого лагеря Карпов,
Новицкий, Юркевич и другие
пропагандировали отсталые
идеалистические и богословско-мистические
теории, выступали против материализма
и атеизма, ставили философию на службу
теологии, проповедовали учение о
бессмертии души, о свободе
человеческой воли, о Божественной
премудрости и неисповедимости путей
Творца. Они стремились подчинить науку
религиозным догматам, посеять неверие
в человеческий разум»2. Это все, что
мог узнать тогдашний читатель о
выдающемся мыслителе, уроженце нашего
края.
Василий Николаевич Карпов
родился 2/13 апреля 1798 г. в Воронежской
губернии в семье священника. Учеба в
духовных учебных заведениях была
тогда традиционной для выходцев из
среды священнослужителей, и Василий
Карпов был принят в Воронежскую
духовную семинарию. Юный семинарист
выделялся среди сверстников своим
интересом к богословским и
философским дисциплинам. О годах,
проведенных в Воронежской семинарии,
вспоминал впоследствии ее питомец В.И.
Аскоченский. «Я помню Василия
Николаевича Карпова, когда он был еще
воспитанником Воронежской семинарии,
— писал его будущий друг и сослуживец.
— И тогда выдавался он из среды своих
товарищей; и тогда нам, детям,
показывали на него, как на человека,
заслуживающего особенное внимание.
Как теперь вижу я его, в длинном
нанковом сюртуке, с тетрадями
подмышкой, большими шагами идущего
мимо убогих аудиторий духовного
училища, в котором мы зябли и прозябали,
приготовляя себя на дело и делание
наше, еще ни перед кем из нас не
рисовавшееся полно и отчетливо»3.
В те годы преподавателем
философии в Воронежской духовной
семинарии был протоиерей Иоанн
Яковлевич Зацепин, последователь
Шеллинга (1775–1854), участник
воронежского кружка Болховитинова. В
то время интерес к немецкой философии
был в России чрезвычайно велик.
Молодой семинарист Василий Карпов не
избежал немецкого влияния. Однако, в
отличие от своего наставника, он смог
пережить увлечение «шеллингианством»
и впоследствии выработал свой
собственный взгляд на задачи
отечественной философии.
Размышлять об этом Василий
Карпов, по-видимому, начал еще в «воронежский
период» своей жизни. Как вспоминал о
своих семинарских годах В.И.
Аскоченский, «мы с благоговением
смотрели на таких людей, как Карпов,
прозорливо провидя в них наших будущих
наставников и руководителей, понимая,
что и нам придется со временем
задаться теми же вопросами, какие
положили печать такой думы на
ежедневно проходившего пред нами
человека»4.
Закончив семинарию в 1821 г.,
Василий Карпов продолжил свое
образование в Киевской духовной
академии (КДА), где он изучал философию
под руководством протоиерея Иоанна
Михайловича Скворцова (1795–1863).
Выпускник СПбДА, протоиерей Иоанн
Скворцов занимал кафедру философии в
КДА с 1819 по 1845 г.
Василий Карпов начал свое «философствование»
под влиянием Канта. Однако
впоследствии, как отмечал один из
биографов русского философа, «он
обратился к древнему Платону, который
сделался любимым его философом»5.
В 1825 г. В.Н. Карпов окончил
КДА и был назначен преподавателем
немецкого и греческого языков в
Киевской духовной семинарии. В 1827 г. он
был утвержден в степени магистра, а в
1829 г. переведен на должность
бакалавра французского языка в КДА.
Шесть лет В.Н. Карпов трудился на
филологическом поприще, а в марте 1831 г.
был переведен на должность бакалавра
философских наук КДА6.
За годы жизни в Киеве В.Н.
Карпов неоднократно бывал у мощей
угодников Божиих, почивающих в пещерах,
куда притекали паломники и богомольцы
со всей России. Ему было суждено
преподавать философию в КДА немногим
более двух лет. В октябре 1833 г.
Карпов был приглашен в СПбДА, где занял
кафедру философии. Здесь в качестве
бакалавра он приступил к преподаванию
в классе философских наук. 7 октября 1835
г. он был утвержден
непосредственно из бакалавров
ординарным профессором философии. Как
вспоминал впоследствии его сослуживец
и приятель В.И. Аскоченский, в СПбДА В.Н.
Карпов «имел счастье обратить на себя
внимание великого иерарха,
Московского митрополита Филарета, по
рекомендации которого в 1835 г. возведен
был в звание ординарного профессора»7.
В записках Д.И. Ростиславова,
питомца СПбДА, а впоследствии и ее
профессора, подробно повествуется про
обстоятельства, связанные с
утверждением В.Н. Карпова в должности
профессора. Отметив, что «ректор
Виталий Щепетев сам вызвал его из
Киева в Петербург, сам же колебался
сделать его профессором философии», Д.И.
Ростиславов пишет об участии в этом
деле митрополита Филарета (Дроздова):
молодой бакалавр мог бы и не стать
профессором, «если бы Филарет Дроздов
случайно не вступился за Карпова». По
словам Д.И. Ростиславова, В.Н. Карпов «к
публичному экзамену 1835 г. назначил из
своих лекций статью, в которой между
прочим рассуждалось об отношении
между религией и философией; на эту
статью и Серафим,8 и Филарет
обратили внимание, зная, что автор ее
ждет от нее пособия для занятия
профессорской кафедры. Начался
экзамен по философии, спросили двух–трех
студентов; Серафим, не будучи
любителем ее и, вероятно,
предубежденный ректором не в пользу
наставника, слушал, но, как оказалось,
не очень хорошо понимал читаемое;
может быть, этому помогало и то, что
статья, написанная на латинском языке,
и по содержавшимся в ней мыслям не
отличалась ясностью. Наскучив ею,
Серафим наклонился к Дроздову и сказал
ему: «У нас в Смоленске (он прежде был
там епископом) это называли ермолафией».
Дроздов, желая ли вступиться за
наставника, которому грозила
опасность не получить профессуры, или
думая только попротиворечить Серафиму,
обратился к Карпову с вопросами и
возражениями. Начались довольно
продолжительные объяснения, которые
окончил Филарет следующими словами: «Так
ваша философия ведет разум к религии?»
— и, получив в ответ «Так точно, Ваше
Высокопреосвященство», — прибавил: «Вот
это прекрасно, благодарим Вас». Против
профессуры, таким образом, уже нельзя
было возражать. Сам Серафим, когда на
следующий день академические
наставники пришли благодарить его за
посещение, сказал Карпову: «Вам
спасибо за Вашу философию: она ведет к
религии». О ермолафии же ни слова.
Карпов был утвержден и долго оставался
профессором»9, — так завершает
свой рассказ Д.И. Ростиславов.
В конце 30-х гг. Карпов
работал над своим курсом лекций,
который увидел свет в 1840 г. Книга,
озаглавленная «Введение в философию» (СПб.,
1840), была благожелательно принята в
российских научных кругах. На
страницах ряда журналов появились
отзывы, авторы которых рекомендовали
читателям ознакомиться с этим
философским трактатом. Одна из
рецензий принадлежит известному
общественному деятелю, публицисту и
литературоведу А.В. Никитенко: «Имена
Давыдова (профессора Московского
университета), Галича, Веланского,
Сидонского, архимандрита Гавриила и
Карпова должны сохраниться в истории
нашей образованности, как имена первых
действователей, подвизающихся за
права философии»10, — пишет он в
своем отзыве.
А вот как отзывался о
сочинении В.Н. Карпова В.Г. Белинский: «Введение
в философию» г. Карпова представляет
утешительное явление по тому уже
одному, что автор, как видно из целой
книги, занимается своим предметом с
уважением, что для него философия не
игрушка, как у большей части наших
доморощенных философов, и что он не
шутя старается определить, в чем она
заключается»11, — отмечал русский
критик в «Отечественных записках».
Что же касается самого
автора, то он также выразил свое
отношение к изданной им книге. «Предлагаемое
теперь читателям «Введение в
философию» заключает в себе мои мысли
вообше о философии и об образе
систематического ее развития», —
писал В.Н. Карпов в предисловии к
своему сочинению12. Он относился «по-философски»
к быстротечному ходу времени и
рассматривал свой труд как
своеобразное подведение научных
итогов. «Старость не за горами, жизнь
коротка и конец ее неизвестен: пора,
кажется, позаботиться и об отчете, и
оправдаться даже пред теми людьми,
которые судят о науке и ученых только
по печатным документам»,13 — так
обращался В.Н. Карпов к своим читателям.
В то время ему было немногим более 40
лет от роду...
В 1855 г. В.Н. Карпову как
философу было поручено также и
преподавание логики. Эта дисциплина
издавна подвергалась влиянию
мертвящей схоластики. Как истинный
ученый, В.Н. Карпов отнесся к
очередному послушанию со всей
серьезностью. В 1856 г. увидела свет
его очередная книга; это сочинение
было озаглавлено «Систематическое
изложение логики» (СПб., 1856). А в
следующем, 1857 г., автор поднес «Логику»
императору Александру II. Высокую
оценку «Логики» Карпова дал в свое
время В.С. Соловьев; многие ученые
также отводили достойное место
сочинению В.Н. Карпова в истории
развития логики в России.
В.Н. Карпов был одним из
первых русских философов и богословов,
обративших внимание на тесную связь
Реформации в Германии (ХVI в.) с
развитием немецкой философии. Свое
отношение к этой проблеме Карпов
излагал в статьях, печатавшихся с
середины 1850-х гг. Русский философ
ставит вопрос: «Откуда же произошел
господствующий в Германии уже около
ста лет философский рационализм, если
он несогласим с духом христианской
веры и не мог быть обязан ей своим
происхождением?»14. Чтобы
разрешить эту проблему, В.Н. Карпов
высказывает мысль о том, что «в
христианстве рационализму
философскому предшествовал
рационализм религиозный»15.
Отметив, что «лютеранское
вероисповедание восстало против
произвола и злоупотребления власти
римского первосвященника», автор
переходит далее к философским
аспектам этого явления. По его словам,
реформационное движение,
возглавлявшееся Лютером, «развило в
своих недрах религиозный рационализм.
Под эгидою этого-то религиозного
рационализма всего естественнее мог
возникнуть и действительно возник paционализм
философский»16.
Выявив предпосылки
немецкого рационализма, В.Н.Карпов
переходит к анализу философской
системы Иммануила Канта (1724–1804) —
родоначальника немецкого
классического идеализма. В своих
статьях русский философ анализирует
такие произведения Канта, как «Критика
чистого разума» (1781), «Критика
практического разума» (1788) и «Критика
способности суждения» (I790).
Карпов упорно доискивался
корней кантовского рационализма,
стремясь ответить на вопрос: «Что
расположило Канта к избранию именно
этого способа, — к исканию основания
верности опытных познаний вне опыта —
в уме?»17 По мнению русского
философа, истоки рационализма Канта
восходят к Реформации ХVI в.; он считал,
что «Кант в своей критике — не более,
как Лютер-богослов, переодетый в
Лютера-философа»18. «То, что Лютер
произвел в религии, то Кант — в
философии» — писал Карпов19.
В трудах В.Н. Карпова
уделяется много места сравнительному
анализу лютеранского вероучения и
кантовской философской системы. «Потом
примеру Канта следовали многие другие
философы и, поставив ум над всем и выше
всего, создали философию так
называемую рационалистическую, —
замечает Карпов. — Преобразованная
Кантом лютеранская философия перешла
в XIX в. и развивалась почти до
настоящего времени»20.
Для Карпова, жившего в XIX
столетии, «настоящим временем» была
эпоха увлечения российской
общественности идеями Гегеля. Это
признавал и сам Карпов, отмечая, что
система Канта «быстро обобщилась в
Германии и вошла в дух
философствования почти всех
германских мыслителей до самого
Гегеля»21.
Карпов одним из первых в
России заговорил о дестабилизирующем
влиянии философской системы Гегеля,
которая своими корнями восходила к
рационализму Канта. По словам русского
автора, «философия Гегеля признает ум
оракулом безусловной истины ... потому
что не только религиозные и
нравственные убеждения, но и предметы
этих убеждений, каковы — Бог,
Откровение, загробная жизнь и т.п., по
ее началам, суть лишь развитые
рассудком формы — идеи»22. А все это,
как считал Карпов, «направляет к
расторжению самых связей, которыми
скрепляются общества»23.
Будучи по своим убеждениям
государственником, Карпов не уставал
говорить об опасности влияния идей
немецкого рационализма на российское
общество. В 1860 г. Карпов задумал
большой труд на тему «Критика
рационализма новейшего времени», к
сожалению, не доведенный им до конца.
Вот один из отрывков этой статьи: «Развитие
русской мысли со времен Петра I
постоянно находилось под влиянием
идей западной, особенно же германской
философии, — писал Карпов, — но это
явление, решительно несогласимое с
православными, гражданскими и
народными началами русской жизни, ни в
какое время не было так опасно для
самостоятельности наших убеждений,
как теперь, когда германская наука
более и более распространяется в нашем
отечестве под знаменем философии
Гегелевой»24. По мысли Карпова, в
православной России у немецкого
рационализма не может быть будущего, «пока
мы не переродимся в стихиях народного
нашего духа и религиозных своих
убеждений не принесем в жертву
иноверному мышлению»25.
О самобытном характере
философских воззрений В.Н. Карпова
свидетельствовал В.И. Аскоченский: «Всегда
верный самому себе, во всем
самостоятельный и твердый, он не
закружился в водовороте философских
учений, сменявшихся в
калейдоскопической игре. Шеллинги,
Фихте, Гегели проходили мимо, не
нарушая его глубокого, истинно-философского
миросозерцания; а на Бюхнеров, Фогтов,
Молешоттов и Дарвинов он смотрел как
на ребятишек, которым дали в руки
драгоценную и хрупкую вещь, позволив
играть и забавляться ею»26.
Мыслитель полагал, что душа
русского народа не может быть втиснута
в рамки сухих теоретических формул; ум
и сердце человека не должны
поглощаться одно другим. Вот
окончательный вывод русского философа:
«Мы не сроднимся с рационализмом
именно потому, что он не может
сродниться с нашей православной верой»27.
Особую известность В.Н.
Карпов снискал своим переводом
произведений Платона. В «Истории
философии» архимандрита Гавриила (Воскресенского)
отмечается тот интерес, который Карпов
питал к этому философу, жившему в
дохристианскую эпоху. На первых порах
В.Н. Карпов стремился к тому, чтобы
выстроить свою философскую систему «с
помощью кантовой критики чистого
разума; но Кант ему противоречил, и
Карпов обратился к Платону, который с
того времени сделался любимым его
философом и воспитывал в нем любимую
его идею»28, — пишет архимандрит
Гавриил.
Некоторые произведения
Платона были переведены на русский
язык еще до Карпова. Так, «Законы»
Платона были переведены В. Оболенским
и изданы в Москве в 1827 г. В 1826 г.
появился в печати перевод «Филеба». Н.
Полевой, редактор «Московского
телеграфа», публикуя «Филеб, или
разговор Платона о высочайшем благе»,
счел необходимым высказать сожаление,
что «Платон почти неизвестен в нашей
литературе»29. Такие переводчики,
как Пахомов и Сидоровский, издавали
Платона на русском языке в 1780-е гг.
Однако лишь после выхода в свет
сочинений Платона в переводе В.Н. Карпова
возник подлинный интерес к духовному
наследию античного философа.
В 1841 г. увидел свет 1-й том,
озаглавленный «Сочинения Платона,
переведенные с греческого и
объясненные проф. С.Петербургской
духовной академии Карповым». В
предисловии к своему изданию сам В.Н.
Карпов как бы обосновывает
необходимость появления этого
перевода, выполненного им с большой
любовью и тщательностью: «Великиеи
гениии на поприще науки суть
свойственники не народа, а целого
человечества; их произведения суть
достояние всех веков. Посему русской
литературе было бы стыдно пред веками
и человечеством не усвоить себе того,
что справедливо почитается лучшим
украшением каждой литературы»30.
Второй том сочинений
Платона увидел свет в Петербурге в 1842 г.;
в него вошли пять «разговоров» Платона,
темой которых был учитель древнего
философа — Сократ.
1863 год был особым как в жизни
В.Н. Карпова, так и для истории античной
философии в России. Из печати вышел 1-й
том сочинений Платона в переводе
Карпова. Это было 2-е исправленное
издание. Сюда вошли те же произведения
Платона, что и в издание 1841 г.: «Протагор»,
«Эвтидем», «Лахес», «Хармид», «Иппиас»,
«Эфтифрон» и «Апология Сократа». В том
же 1863 г. вышли еще 3 тома сочинений
Платона; у них было общее заглавие: «Сочинения
Платона, переведенные с греческого и
объясненные профессором Карповым». Во
второй том были включены следующие
произведения Платона: «Критон», «Федон»,
«Менон», «Горгиас», «Алкивиад». Все они
предварялись предисловиями
профессора-переводчика.
Карпов постоянно указывал
на параллели платоновского учения о
Боге, душе и нравственной деятельности
в Священном Писании и христианской
письменности. Русский философ
подчеркивает вневременной и
наднациональный характер идей
античного мыслителя. «На философию
Платона надобно смотреть как на
систематический отчет в религиозных и
нравственных помыслах всего
человечества, — пишет Карпов. — Платон
пережил как бы все века, сочетал в
своем созерцании стремления всех умов
и сердец и разрозненное,
разнохарактерное высказал в одной
гармонически сложенной поэме»31.
В 1867 г. состоялось
поднесение государю императору
изданных В.Н. Карповым 4 томов
сочинений Платона в русском переводе.
Профессор «удостоился получить
Высочайший подарок в 858 руб.»32. С
годами здоровье Василия Николаевича
становилось все хуже и хуже, но он
встречал приближавшийся конец земной
жизни как истинный христианин и
философ.
В некрологах,
опубликованных в церковной печати, со
скорбью сообщалось о смерти русского
философа. «В ночь на 3-е декабря (1867)
скончался в Петербурге заслуженный
профессор философии Санкт-Петербургской
духовной академии, действительный
статский советник Василий Николаевич
Карпов на 68-м году своей жизни и 42-м
учительской деятельности. Этот
самостоятельный русский философ
оставил по себе много сочинений,
особенно философских, сделавших его
известным даже в Европе», — извещал
своих читателей журнал «Православное
обозрение»33. В другом некрологе по
поводу кончины В.Н. Карпова говорилось
о том, что «его «Сочинения Платона» не
окупились, несмотря на то, он почти до
смерти трудился над окончанием
перевода без всякой надежды на
вознаграждение: сознание долга было
для него главным и даже единственным
стимулом труда»34. Особенно он
жалел перед смертью, что не смог
завершить издание сочинений Платона.
Однако сохранились черновые варианты
карповских переводов Платона, так что
речь шла лишь об изыскании средств,
необходимых для завершения этой
гигантской работы.
Очередной пятый том
сочинений Платона в переводе В.Н.
Карпова увидел свет в 1879 г. Если
предыдущие четыре тома были
напечатаны в Петербурге, то 5-й и 6-й
тома вышли в Москве, в Синодальной
типографии, и были изданы «По
определению Святейшего Синода». Так,
благодаря усилиям В.Н. Карпова, Платон
— этот «христианин до Христа» - обрел «воцерковление».
В том же 1879 г. увидел свет 6-й том
произведений Платона; это издание,
завершившее многотрудные усилия
покойного В.Н. Карпова, явилось
символическим венком на могилу
русского философа. По словам одного из
отечественных философов Г.Г. Шпета, «перевод
Карпова — бессмертная заслуга перед
русской философией»35.
Оценивая труды почившего,
авторы некрологов, не сговариваясь,
отвели В.Н. Карпову почетное место в
ряду выдающихся русских деятелей. «Гроб
теперь пред нами, и скоро его примет на
вечное упокоение Невская Лавра, уже
давшая тихий приют праху Ломоносова,
Гнедича, Глинки, Суворова»36, —
писал один из них. А другой автор,
словно продолжая мысль своего собрата
по перу, сообщал: «И понесли его тем
путем-дорогою, которым 34 года ходил он,
неутомимый и многодумный, на дело и
делание свое, и положили его на том
кладбище, на котором почиют
драгоценные останки Ломоносова,
Карамзина и Сперанского...»37. Могила
В.Н. Карпова, сохранившаяся на
Никольском кладбище Александро-Невской
Лавры, увенчана гранитным крестом...
В 1868 г., в первую годовщину
смерти В.Н. Карпова, в актовом зале
СПбДА был установлен бюст русского
философа. Об этом памятнике
впоследствии упоминал один из
преемников В.Н. Карпова — профессор
СПбДА А.П. Высокоостровский. Его слова
могут быть своеобразным эпилогом,
завершающим обзор деятельности
русского философа: «В актовом зале
СПбДА, украшенном портретами
коронованных и духовных особ, одиноко
стоит у входной стены мраморный бюст,
изображающий полусогбенную фигуру
старца-мирянина с лицом труженика-аскета.
Это бюст профессора Карпова. Надпись
на боковых сторонах карниза «Сократ» и
«Платон» показывает, какой особенно
труд покойного профессора ценили
поставившие ему памятник почитатели».
Это капитальнейший труд перевода,
изложения и толкования сочинений
Платона»38.
Оценивая взгляды и
деятельность В.Н. Карпова,
отечественные авторы единодушно
свидетельствуют о самобытности
русского философа. Самобытное же
развитие русской философии легко
увязывается с концепцией «особого
пути России», идеей, ставшей ныне
полуофициальной.
В 1898 г. Санкт-Петербургская
духовная академия праздновала 100-летие
со дня рождения В.Н. Карпова — своего «христианского
философа». По этому случаю в
богословских журналах был опубликован
ряд статей, посвященных духовному
наследию выдающегося философа. В одной
из них, принадлежавшей перу П.М.
Ласкеева, ставился вопрос о
взаимосвязи философских воззрений В.Н. Карпова
со взглядами славянофилов и, в
частности, И.В. Киреевского. «Задачей
нашего труда мы ставим не столько
критическую оценку начал философии,
проектированных Карповым и Киреевским,
сколько их простое сопоставление, —
писал Ласкеев. — Оно доселе никем не
было сделано, а между тем представляет
глубокий интерес само по себе»39.
Вполне понятно, что нельзя
говорить о полной тождественности
взглядов обоих мыслителей, однако в их
позиции есть то общее, что их
объединяет. «Карпов и Киреевский при
установке проектируемых ими начал
философии исходят из своей веры в
христианское мировоззрение и, в
частности, в Православие», — утверждал
Ласкеев40. Подобную же мысль
высказал в своем исследовании по
истории русской философии М. Ершов: «Для
философских воззрений Карпова
характерным является его взгляд на
задачи русской философии. По Карпову,
на русской почве, проникнутой духом
восточного Православия, нет условий,
благоприятных для развития
отвлеченного рационализма, подобного
немецкому: проблема человека — вот
основная тема русской философии»41.
Стремился ли русский
философ, как утверждали марксисты, «подчинить
науку религиозным догматам, посеять
неверие в человеческий разум»? У того
же Ласкеева читаем: «В.Н. Карпову и И.В. Киреевскому
принадлежит честь сознания
необходимости таких начал для
философии, при которых не могло бы быть
вопроса о розни между религией и
философией, а напротив, царила бы
полная гармония между умом и чувством,
верой и знанием, религией и философией.
Разрешение этой задачи было
постоянной целью их научно-философских
трудов». И далее: «Что для Карпова
представляется конечным результатом
философской системы, то для
Киреевского — ее необходимое начало;
что для Карпова искомый «икс», то для
Киреевского наперед данное условие,
без которого невозможно самое решение
задачи. Карпов хочет в своей
философской системе дать рациональное
обоснование истинности Православия и
необходимости повиновения
отечественным законам, Киреевский
советует прежде чем приступать к
построению философской системы,
проникнуться не только истинами
православной веры, но даже и
творениями святых отцов»42 .
После П.М. Ласкеева и другие
авторы стали писать о близости
взглядов славянофилов и «круга
Карпова». В частности, Э.Л. Радлов
утверждал: «Нельзя не отметить
внутреннего родства между
славянофильством и тем философским
направлением, которое
культивировалось в духовных академиях...
Несомненно, что идеи славянофилов
оказывали влияние на некоторых
профессоров Духовной академии и
наоборот; и это вполне естественно, ибо
у тех и других религиозный интерес
занимает центральное место»43.
Очевидно, что все сказанное в данной
статье, бесспорно, свидетельствует о
том, что В.Н. Карпов является одним из
выдающихся представителей русской
философской мысли. В 1998 г. исполнилось
200 лет со дня его рождения. В Воронеже,
на его родине, этот юбилей прошел
незамеченным…
-----------------------
* Текст
публикуется в сокращении.
1 Философская
энциклопедия. М., 1962. Т. 2. С. 464.
2 Краткий
очерк истории философии. Изд. 2-е,
переработанное. М., 1971. С. 317.
3
Аскоченский В.И. Карпов Василий
Николаевич. Некролог // Домашняя беседа.
1867. Вып. 52. С. 1273.
4 Там же.
5 «Воронежские
епархиальные ведомости». 1869. № 22. 15
ноября. С. 910.
6 См.:
Русский биографический словарь. Том «Ибак-Ключарев».
СПб., 1897. С. 534.
7
Аскоченский В.И. Указ. соч. С. 1274.
8
Митрополит Серафим (Глаголевский)
(1763–1843), митрополит Санкт-Петербургский
с 1821 г.
9 Р.С. (Ростиславов
Д.И.) Петербургская духовная академия
до графа Протасова. Воспоминания //
Вестник Европы. 1872. Т. 5. Кн. 9. С. 183–184.
10 Сын
Отечества. 1840. Т. III. Кн. 4. Отд. V. Критика.
С. 705 (без подписи автора).
11 Отечественные
записки. Т. XI. СПб., 1840. № 7. Отд. VI. С. 3–4. (без
подписи).
12 Карпов В.Н.
Введение в философию. СПб., 1840. С. IV. (предисловие).
13 Там же.
14 Карпов В.Н.
Философский рационализм новейшего
времени // Христианское чтение. 1860. Ч. I. C.
291.
15 Там же. С.
292.
16 Там же. С.
293.
17 Там же. С.
295.
18 Карпов В.Н.
Систематическая форма философского
рационализма, или наукоучение Фихте //
Радуга, журнал философии, педагогии и
литературы. 1865. Январь. С. 49.
19 Карпов В.Н.
Философский рационализм... С. 296.
20 Карпов В.Н.
Взгляд на движение философии в мире
христианском // Журнал министерства
народного просвещения. 1856. Ч. 92. С. 189, 192.
21 Карпов В.Н.
Философский рационализм ... С. 297.
22 Там же... С.
301.
23 Там же... С.
299.
24 Там же... С.
297.
25 Карпов В.Н.
Взгляд на движение философии в мире
христианском и на причины различных ее
направлений // Журнал министерства
народного просвещения. 1856. Ч. 92. С. 197.
26 Аскоченский
В.И. Указ. соч. С. 1275.
27 Карпов В.Н.
Взгляд на движение философии... С. 197.
28 Гавриил (Воскресенский),
архим. История философии. Ч. IV. Казань,
1840. Изд. 2-е. С. 149.
29 Московский
телеграф. 1826. № 1. С. 5–6.
30 Сочинения
Платона, переведенные с греческого и
обясненные проф. СПбДА Карповым. Ч. 1.
СПб., 1841. С. III.
31
Вступительная статья. Рецензия В.Н.
Карпова к изданию сочинений Платона...
Ч. I–IV. СПб., 1863 // Странник. 1864. Июнь. Отд.
III. С. 114.
32
Воронежские епархиальные ведомости.
1869. № 22. 15 ноября. С. 914.
33 Православное
обозрение. 1867. Декабрь. Отдел «Заметки».
С. 251–252.
34 Щеглов Д.
Василий Николаевич Карпов. Некролог //
Голос. 1867. № 348.
35 Шпет Г.Г.
Очерк развития русской философии //
Шпет Г.Г. Сочинения. М., 1989. С. 176.
36 Сборник
статей: Памяти В.Н. Карпова. СПб., 1868. С.
84.
37 Аскоченский
В.И. Указ. соч. С. 1278.
38 Высокоостровский
А.П. Покойный Карпов как почитатель
сократо-платоновской философии //
Христианское чтение. 1893. Вып. II. Март-апрель.
С. 389.
39 Ласкеев П.М.
Два проекта православно-христианской
философии // Христианское чтение. 1898.
Май. С.734.
40 Там же. С.
734.
41 Ершов М.
Пути развития философии в России.
Владивосток, 1922. С. 13.
42 Ласкеев П.М.
Указ. соч. С. 733, 748.
43 Радлов Э.Л.
Очерк истории русской философии. Изд. 2-е.
Пг., 1920. С. 30.
|
