|
Секуляризация монастырских хозяйств,
земель, угодий, ловель проводилась не
только в России и не только в XX в.
Например, известно отторжение
монастырских земель в Византийской
империи императорами-иконоборцами,
поскольку они были не только
икономахами, но и
монахоненавистниками. Позднее в
западных странах, например в
католической Франции и особенно в
протестантских государствах, где
доминирующей религией был кальвинизм
или лютеранство, секуляризация
монастырских земель сопровождалась
одновременной ликвидацией самих
монастырей и монашества как церковных
институций. В России ограничение
роста монастырских землевладений
отмечалось еще при царе Иоанне IV, что
зафиксировано в соответствующих
решениях Стоглавого Собора 1551 г. Этот
процесс был связан с постепенным
формированием российских сословий и
необходимостью укрепления дворянства,
для чего следовало изыскать земли в
центральных областях России.
Одновременно государственная власть
выстраивала свои взаимоотношения с
Церковью по принципу византийской
модели, в которой важная роль в
церковных вопросах принадлежала
императору, «епископу внешних дел» (по
формуле императора Константина
Великого).
Секуляризационные процессы
в нашем отечестве, только
нарождающиеся при Иоанне IV, активно
развиваются при царе Алексее
Михайловиче, создавшем известный
Монастырский приказ, и Петре I,
восстановившем упраздненный было в 1677
г. тот же Монастырский приказ (указ от
24 января 1701 г.). Вкупе с «Прибавлениями
к Духовному регламенту» указ 1701 г.
положил начало длительному и
мучительному для Церкви периоду
секуляризационных реформ в России,
продолжавшемуся вплоть до издания
Екатериной II указа от 26 февраля 1764 г.
Особенно тяжелым для .русских
монастырей временем стало правление
императрицы Анны Иоанновны (1730-1740),
которая вместе с всесильными
временщиками Бироном и Остерманом
привела монастырские хозяйства в
совершенное расстройство. Многие
исследователи, в том числе И.К. Смолич,
автор монографии «Русское монашество»,
откровенно называли церковную
политику времен Анны Иоанновны «гонениями»
на Церковь и монашествующих. В
результате так называемых «разборов
монахов», проводимых Тайной
канцелярией, многие монашествующие
были казнены, расстрижены, сосланы на
уральские и сибирские рудники,
забриты в солдаты. Финалом
секуляризационных реформ российских
императоров и императриц явился указ
1764 г. о церковных владениях, по
которому все монастырские имения
передавались государственной
Коллегии экономии духовных имений, а
монастыри делились на штатные и
заштатные. Причем большая часть
заштатных монастырей была
ликвидирована, в то время как
административно-хозяйственная
деятельность штатных обителей жестко
регламентировалась. В результате
секуляризационных реформ XVIII в.
количество монастырей снизилось с 1201
(965 мужских, 236 женских) в 1700 г. до 954 к 1762
г. и, наконец, после указа 1764 г. — до 387
монастырей1. Таким образом,
численность монастырей за шестьдесят
с небольшим лет снизилась более чем в
три раза.
Трагические последствия
секуляризации XVIII в. в Российской
империи постепенно преодолевались на
протяжении последующего XIX (начиная с
правления императора Павла I) и в
начале XX в. К 1900 г. численность
монастырей возросла до 828, а к 1917 г. —
до 12572.
Таким образом,
секуляризация монастырских хозяйств
в XX в. при советской власти не являлась
каким-то невиданным и прежде
незнакомым Русской Церкви явлением.
Вместе с тем было бы заблуждением
ставить рядом секуляризационные
реформы российских императоров и
секуляризацию монастырских хозяйств
при советской власти. Даже
ругательные слова немонахолюбивого
Петра I о русских иноках, которые, по
мнению императора, «тунеядцы суть»,
объяснялись не только
прагматическими соображениями типа: «А
что, говорят, молятся, то и все молятся...
Что же прибыль обществу от сего?»3, но и
указаниями на «образ жития монахов
древних», «истинных». Только при Анне
Иоанновне, ненавидевшей все русское и
православное, секуляризация лишается
всякой пристойной мотивации и своим
бесстыдством обнаруживает один
только материальный интерес светской
власти. Но даже эти гонения на
монашество идеологически не
сопоставимы с разорением монастырей в
советской России.
Секуляризация в советский
период имеет больше общего с
процессами в протестантских странах,
где институт монашества признавался
ненужным, подлежащим упразднению как
человеконенавистнический. Но и здесь
наблюдается коренное различие в
мотивации секуляризационных
процессов. Следует помнить, что
лютеранство и кальвинизм
рассматривали институт монашества
как искажение первоначального
жизнеутверждающего пафоса
христианства времен апостолов, т.е.
в мотивации присутствовало
стремление «оздоровления»
христианства. Советская же власть,
проводя секуляризацию монастырских
хозяйств и возводя гонения на
монашествующих, главной целью имела
полное институционное уничтожение
Церкви. В этом смысле секуляризация
монастырских хозяйств, угодий, земель
должна рассматриваться только как
элемент общей идеологической
программы советской власти.
Январский декрет 1918 г. об
отделении Церкви от государства и
школы от Церкви и последовавшие за ним
циркуляры Наркомюста и других
советских учреждений создали
законодательные предпосылки для
секуляризации церковных и
монастырских земель. В сентябре —
октябре 1918 г. VIII отдел Наркомюста
провел в различных губерниях и
уездных городах анкетное
исследование результатов проведения
декрета в жизнь. В 1920 г. был
опубликован отчет об этом
исследовании. В частности, сообщалось,
что крестьянству было передано 827540
десятин только монастырской земли,
национализировано 84 монастырских
завода, 704 гостиницы и подворья, 1112
доходных домов, 436 молочных ферм, 602
скотных двора, 311 пасек. В бывших
монастырских помещениях разместили
1680 тысяч рабочих, красноармейцев,
служащих и учащихся. В конфискованных
у монастырей помещениях
расположились 168 учреждений
социального обеспечения, 48 санаториев,
349 больниц и лазаретов, 197 школ и прочие
учреждения Наркомпроса4.
В Поволжье отчуждение
монастырских владений имело много
общего с подобными же процессами по
всей стране. В период с 1917 по 1919 г. оно
носило прежде всего «явочный»
характер. Стихийность,
неорганизованность
секуляризационных мероприятий
местных властей делали его более
похожим на грабеж, чем на осмысленную
государственную политику, что
объясняется и кадровой пестротой
органов местной власти (состоявших
преимущественно из малообразованных,
а то и криминальных лиц),
осуществлявших секуляризацию, и
неуверенностью в том, что новая власть
пришла «всерьез и надолго».
Второй особенностью первых
лет секуляризации является участие в
ней не одних только уполномоченных на
изъятие монастырских земель и
монастырской собственности лиц, но и
крестьян близлежащих деревень и сел, а
также так называемого
деклассированного элемента,
вооруженных бандитов, бежавших с
фронта дезертиров. В общем-то эта
черта в советском государстве делала
такого рода отчуждение не вполне
отвечающим своему названию, так как
секуляризация есть отчуждение
церковного имущества в пользу
государства. Однако если учесть, что
советской властью декларировался ее народный
характер, то мародерство и грабежи в
монастырях можно считать
особенностью секуляризации в молодой
советской республике.
Третья отличительная черта
описываемого процесса проявилась уже
в годы гражданской войны, когда
большевистская пропаганда классовой
борьбы стала приносить свои плоды. Это
жестокость, с которой осуществлялась
секуляризация: ей сопутствовали
изгнание монашествующих из
монастырей, расстрелы без суда и
следствия (по так называемым законам
военного времени) или, в лучшем случае,
их аресты.
Однако были и особенности,
связанные с «национально-конфессиональным
фактором» в поволжском регионе. В
местностях с преобладающим (или
компактно проживающим) языческим или
исламским населением православные
монастыри подвергались разорению
крестьянами близлежащих татарских
или марийских деревень. При этом
отчуждение монастырского имущества и
земель сопровождалось и физическим
насилием, которому не препятствовала (а
иногда даже поощряла его) местная
власть.
В качестве примера
секуляризационных процессов в
Поволжье можно привести историю
отчуждения земель и имущества
Покровской женской крещено-татарской
общины Мамадышского уезда. 6 мая 1918 г. в
Казанский епархиальный совет
поступил рапорт заведующей
Покровской общиной монахини Софии (Разумовской)
и казначеи рясофорной послушницы
Екатерины Боровицкой. Мы почти
полностью процитируем этот документ.
«В июне месяце 1917 г., — писала
монахиня София, — был захвачен весь
покос (числившийся по книгам в
количестве 10 десятин) татарами
соседней деревни Каин-Илга; тому же
обществу по их настойчивому
требованию с нашего согласия отдано 7
десятин исполу под ржаное поле, 5
ноября того же года начались угрозы,
что общину разгромят, вследствие чего
6 ноября ученицы двухклассной школы
разъехались по домам и занятия
прекратились. Ввиду угрожающей
опасности святые иконы и церковная
утварь были нами увезены в церковь с. Ныртово,
другое же монастырское имущество — в
соседнюю русскую деревню Богдановку,
все время находились в опасности,
ожидая погрома, и так продолжалось до
14 ноября, с этого времени стало
значительно спокойнее, и все
монастырское, как святые иконы, так и
имущество, было привезено обратно.
12 февраля 1918 г. обществом
деревни Каин-Илга по распоряжению
земельного комитета Ныртинской
волостной управы было вывезено из
общины до 200 пудов яровых семян овса,
полбы и гречи. 19 февраля была
произведена опись хлеба в зерне,
лошадей, рогатого скота и
сельскохозяйственного инвентаря. 2
марта тот же земельный комитет по
требованию татарских деревень
запечатал весь хлеб, объявив, что
норма оставляется только на троих:
священнослужителя, заведующую
общиной и казначею, а остальные должны
разойтись по домам. 5 марта начали
свозить хлеб, оставив в общине до 100
пудов зерна и несколько пудов муки,
запечатав остальной. Нами было
возбуждено ходатайство пред
Мамадышским Советом крестьянских
депутатов, от которого последовал
приказ Ныртинскому комитету оставить
норму на всех живущих в общине, в
течение этого времени комитет по
требованию татарских деревень менял
постоянно свое постановление, то
оставляет норму, то велит расходиться.
Хлеб урожая 1917 г. кончился, и с
половины декабря перешли на покупной,
который доставили с большим трудом.
Едоков было с сентября по ноябрь
ежемесячно 115 человек, а затем
вследствие тяжелого положения
ученицы разъехались, а хлеб был
закуплен по числу едоков. Хлеба было
свезено до 300 пудов, и норма была
оставлена на всех живущих в общине,
также свезли и последний овес в
количестве 44 пудов. Вся земля общины
взята, оставлена только под
постройками, садом и небольшими
огородами. На все наши усиленные
просьбы пред Советом не оставлен
выгон для скота в поле, который
выгоняется нами теперь в ближайшую русскую
(курсив мой. — А.Ж.) деревню.
За неимением корма и выгона просили
разрешение продать несколько голов
скота, но разрешение дается только в
том случае, что деньги от продажи
целиком переходят в местный волостной
Совет, также и деньги за взятую рожь и
семена. И до сего времени община
находится в крайне стесненном
положении и угрозы со стороны
соседних татар не прекращаются. Кроме
того, постоянно происходят покражи:
сломы замков, дверей, сведена корова и
унесены рамы из двух домов, похищено 4
котла из монастырской бани и 2 из
нежилых домов. Теми же татарами
загоняется скот в сад, пчельник,
огороды, местами растаскивается забор,
вырываются яблони из сада и постоянно
причиняются обиды»5.
Из процитированного видно,
что православной общине
противостояла мусульманская среда, а
помощь монастырю последовала со
стороны русской, а значит,
православной деревни.
Настоятель другого крещено-татарского
монастыря, Трех-Святительского,
игумен Серафим (Семенов) в своих
рапортах повествовал о бесстыдном
разбое, творимом в этом случае уже
совместными усилиями татар и русских (так
уродливо воплощались в жизнь идеи
Интернационала). «1917 г. 2-го ноября, —
писал игумен Серафим, — я обращался к
деревенскому Мало-Некрасовскому
старосте Александру Ивановичу
Карпову, чтобы он участвовал в защите
монастыря от погрома. Между тем он
вместо защиты начал сам таскать из
монастыря монастырское движимое
имущество. Смотря на него, все
крестьяне ... начали таскать каждый
себе»6. И далее приводился список
украденных вещей на сумму 141376 руб. 10
коп. Так, вместо помощи от русского
населения в охранении монастыря
обитель сама пострадала от русских
крестьян. Зато 16 февраля монастырь уже
грабили татары из дер. Старый Арыш,
убедившиеся, что русское население
монастырю не поможет. При этом
монастырь потерпел убытки в 6 тысяч
рублей. И наконец, о солидарном
грабеже в присутствии милиции
свидетельствует рапорт престарелого
игумена, составленный 1 марта 1918 г.: «15 февраля
с.г. во вверенный мне монастырь
приехали четыре человека из соседней
дер. Малого Некрасова и начали класть
на лошадь движимое имущество,
принадлежащее монастырю и монахам, но
были замечены. Трое из них убежали,
одного удалось задержать вместе с
лошадью. Убежавшие же товарищи
съездили в татарскую дер. Старый Арыш
и попросили знакомых татар ехать с
ними в монастырь. Из монастыря послали
за милиционерами. Это было 16 февраля
утром. На призыв русских татары
согласились явиться в монастырь и
приехали во главе сельских старост
дер. Малого Некрасова и дер. Старый
Арыш; среди них были солдаты с
винтовками и ручными бомбами.
Требовали освобождения задержанного,
что и было исполнено; но не
удовлетворяясь этим, начали громить (монастырь.
— А.Ж.): таскали из келий братии, а
главным образом настоятеля.
Присутствовавшие три милиционера не
могли противодействовать грабящим.
Последние наносили побои монахам,
грозили даже убийством, если они не
удалятся из монастыря. Подобные
наезды стали совершаться почти
ежедневно, причем высказывались
угрозы, что всех перебьют, а постройки
с храмом включительно будут сожжены»7.
Впрочем, 20 февраля 1918 г. в
монастырь (по донесению о случившемся)
прибыл начальник участковой милиции в
сопровождении двадцати милиционеров
для изъятия у русских и татарских
крестьян награбленного имущества.
Такое многолюдное сопровождение
начальнику милиции было необходимо из-за
вооруженного сопротивления татарских
крестьян. Однако частично
возвращенное имущество в
распоряжении монастыря находилось
недолго. Уже в мае того же года
Бетьковским волостным советом было
отнято монастырское имущество на
сумму 1090 рублей и отчуждены двадцать
две монастырские постройки8. Но этим
бедствия монастыря не окончились.
Осенью 1918 г. последовали аресты
монашествующих, о чем повествовал
рапорт монастырского казначея
иеромонаха Макария, временно
исполнявшего обязанности настоятеля
Трех-Святительского крещено-татарского
монастыря. «По старому 24 ноября месяца
минувшего 1918 г., — писал отец Макарий в
своем рапорте 18 февраля 1919 г., —
Анатышский волостной военный
комиссар товарищ Бикеев приехал с
отрядом и всю братию, начиная с
настоятеля монастыря игумена
Серафима до младших (братий. — А.Ж.),
всего одиннадцать человек, арестовали
и увезли в город Лаишев, заключили в
тюрьму, где сидели четыре недели, а
остальных младших послушников ниже
тридцати лет отпустили по домам. Через
четыре недели нас десять человек
выпустили, кроме настоятеля игумена
Серафима, он сидит в той же тюрьме по
сие время, не знаем, когда его
освободят. С 24 числа ноября по 24
декабря служба была прекращена.
Церковных, монастырских и братских (помещений.
— А.Ж.) ключи (власти. — А.Ж.)
себе отобрали, поставили от себя
караульщиков-солдат; церковное,
монастырское и братское имущество
частью взято и увезено. Для
рассмотрения церковных вещей пять раз
съездили за ключами, а они (большевики)
не дали». Далее иеромонах Макарий
приводит описание церковных вещей (напрестольный
серебряный крест, серебряный потир с
дискосом), утвари, вина, продуктов,
одежды и прочего, изъятого по указанию
комиссара Бикеева или просто
разграбленного. Причем грабили, не
стесняясь ни монахов, ни своих. Один
тулуп взял себе помощник Бикеева в
присутствии начальника Лаишевской
тюрьмы. Заодно были уведены две лошади
с упряжью. Заключительное сообщение
иеромонаха Макария раскрывает
особенность произведенной
экспроприации. «Еще, — пишет отец
Макарий, — по какому-то случаю
выстрелено из винтовки чрез окно вниз
с левой стороны в икону, находящуюся в
часовне, — образ Пресвятой Богородицы
«Живоносный Источник», и фонарь возле
церкви пробит пулей»9. Такому «хулиганству»
светская власть придавала, конечно, «идейный»
и декларативный характер. Так, пулей и
штыком утверждалась новая советская
идеология, манифестом которой стало
воинствующее безбожие.
В марте 1919 г. последовал
окончательный разгром Трех-Святительского
монастыря. 10 марта к только что
освобожденному из тюрьмы игумену
Серафиму явились военный комиссар
Архипов и председатель Анатышского
совета Бикеев, которые реквизировали
всю монастырскую библиотеку (стоившую
по старым ценам около 3 тысяч рублей),
церковные платы, пелены, покрывала на
аналои, а 18 марта прибыл комиссар по
земельным делам и объявил, что все
монашествующие отселяются в одно
помещение, а монастырские строения
отходят земельному комитету.
Таково же было положение
черемисских монастырей. 11 июня 1918 г. за
подписью иеромонаха Нифонта (Андреева),
исполняющего обязанности настоятеля
Михаило-Архангельского монастыря,
прежде занимавшего должность
казначея, была составлена опись
разграбленного имущества засурского
хутора обители, подожженного и
разоренного (разгромленного «до
невозможного положения», как писал
отец Нифонт) крестьянами с. Огнево-Майдан
и с. Семьян. В 31-м пункте указаны сараи,
избы, амбары, кухни, погреба, бани и
прочее, что было «разломано и увезено»
или «сожжено до основания». Весь ущерб
оценивался в 33950 рублей в ценах 1917 г. 19
июня того же года иеромонах Нифонт в
своем рапорте епархиальному
начальству сообщал, что монастырский
деревянный дом с мезонином и на
каменном фундаменте, находившийся в г.
Васильсурске и сдававшийся под
квартиру, занят теперь «землеустроительной
комиссией и лесохранительным
комитетом бесплатно», а хутор при
слободе Хмелевке, лес и вся пахотная
земля, ржаной посев и два сада
отобраны жителями Васильсурска.
9 июля 1918 г. иеромонах Нифонт
направил в Казанский епархиальный
совет очередной рапорт, в котором
сообщал, что «весь засурский хутор с
пахотной землей, сенокосными лугами,
большевики с. Огнево-Майдан и с. Семьян
у ...монастыря отбили, запахали и
засеяли… к сенокосным лугам
прикасаться не допускают, хутор близ
слободы (захватили. — А.Ж.)
васильсурские мещане… монастырь
остался совершенно без посева и
сенокоса, два сада с урожаем яблок
васильсурские крестьяне забрали в
свои руки. В г. Васильсурске
монастырский дом заняли комиссары,
постояльцев выгнали, рыбные ловли на
реке Волге на расстоянии 19 верст 100
сажень отобрали (которая в
распоряжении васильевских и
хмелевских рыболовов), контракт о
сдаче оной ловли нарушен»10.
О полном разорении Михаило-Архангельской
обители свидетельствует майское, 1919 г.
сообщение того же иеромонаха Нифонта
епископу Чистопольскому Анатолию (Грисюку),
временному управляющему Казанской
епархией. «4 мая сего года, — писал
отец Нифонт, — в монастырь прибыли из
города Козьмодемьянска 8 человек
вооруженных красноармейцев, которые
учинили полный захват монастыря и
всего достояния его. Они, запретив
священнослужение в монастыре,
запечатали оба монастырских храма и
отобрали ключи. Всю братию монастыря
выгнали из монастырских корпусов в
гостиницы, находящиеся вне монастыря.
Все дела монастырские и книги
захватили и изорвали»11. Так был
уничтожен монастырский архив, а
вместе с ним и вся отчетно-финансовая
документация, описи монастырского
имущества, монастырские ведомости.
Другие черемисские
монастыри также испытывали на себе
враждебность как властей, так и
местного населения. Заведующий
Аштавай-Нырской общиной иеромонах
Пантелеимон в январе 1919 г. сообщал о
похищенном и изъятом монастырском
имуществе за 1918 г. на общую сумму,
превышающую 30 тысяч рублей. 1 мая
община была лишена жителями с. Юванова
всей пахотной и луговой земли. 28
августа в общину явился гражданин
Аказеев из с. Паратмар вместе с 13
товарищами, мобилизованными в Красную
Армию, и взял из церковного ящика 700
рублей, а заодно прихватил полпуда
меда и ценные бумаги. 28 октября
Аштавай-Нырскую общину заставили
уплатить контрибуцию в размере 1500
рублей и полпуда меда. 5 ноября комитет
бедноты заставил монахов уплатить
расписками Госбанка 5100 рублей и
наличными деньгами 1926 рублей. 14 ноября
община вынуждена была заплатить
контрибуцию в размере трех тысяч
рублей комитету бедноты уже другого,
третьего по счету села. Контрибуции,
налагавшиеся комбедами произвольно и
по собственному усмотрению (или,
точнее, по собственной нужде), также
являются характерной чертой
секуляризационных процессов в
советской России.
Подобные проблемы возникли
и в Мироносицкой пустыни, исполняющий
обязанности настоятеля которой
иеромонах Варсонофий (Никитин) в своем
отчете епархиальному начальству 10(23)
января 1920 г. сообщал, что в
распоряжении монастыря находится
только один каменный древний корпус,
остальные же корпуса, «рабочий дом со
службами, а также гостиница и
училищный корпус — отобраны
советской властью и переданы в
распоряжение Земельного отдела и
Отдела народного образования». В
хозяйственном отношении монастырь
был разорен, о чем и сообщал иеромонах
Варсонофий: «Хозяйство монастыря,
состоявшее из полевых, луговых и
лесных угодий, нарушено, скот
реквизирован, пасека с пчелами
отобрана, и единственным пособием на
существование братии за последнее
время является жертва православных
христиан скотом, шерстью и доход от
служения молебнов пред чудотворным
образом святых жен мироносиц и
Владимирской Божией Матери»12.
Из всех этих реквизиционных
историй несколько нехарактерным
выглядит сообщение о положении
Вершино-Сумского Введенского
черемисского женского монастыря. В
отчете за 1919 г. 74-летняя
настоятельница монастыря игумения
Смарагда (Комарова) писала: «Отношение
окружающего населения
доброжелательное, и приток
богомольцев прибавился втрое,
благодаря неустанным трудам
монастырского священника Александра
Александровича Яхонтова, который ввел
в праздничные дни беседы и проповеди,
что и подняло духовное настроение
населения». Впрочем, и здесь были свои
проблемы. Как сообщала игумения, «настроение
сестер стало хуже в сравнении с
прежними годами, что особенно
проявляется в непокорности и
непослушании, а еще прискорбнее всего,
что проявляют дерзкие выходки, даже с
угрозой на подачу жалоб в местный
совет с ложными доносами, что делалось
на деле, но совет не принимал жалобы.
Эти выходки делались не всеми
сестрами, но некоторыми»13. Таким
образом, даже в женские монастыри
проникал мятежный дух революционной
эпохи.
29 декабря 1918 г. игумения
Иннокентия (Ронжина), настоятельница
Лаишевского Троицкого монастыря
Казанской епархии, сообщая в своем
рапорте епархиальному начальству о
двух пожарах — 12 августа 1917 г. и 18
ноября 1918 г., которые привели в
расстройство монастырское хозяйство,
добавляла, что у обители крестьянами и
большевиками отняты все угодья, луга,
лес и земля. «Луга и земля отчуждены
еще в минувшем году, — сообщала
игумения Иннокентия, — к настоящему
1918 г. было лишь немного засеяно ржи, а
ныне нет уже посева, и взят хутор,
также скотина, лошади. Разорен весь
пчельник и увезен мед. За неимением
посева пришлось хлеб и другие
продукты продовольствия покупать на
содержание более 150 сестер обители». В
конце рапорта игуменией было
приписано: «Настоящий рапорт запоздал
отсылкой, так как монастырь по
нанесенной клевете две последние
недели находится под арестом, и
неизвестно, чем еще закончится дело»14.
В рапорте, составленном 20
января 1920 г. заведующей Чистопольским
Успенским монастырем монахиней
Арсенией, сообщалось, что для живущих
в монастыре 144 насельниц (из которых 26
монахинь, 11 указных послушниц и 107
послушниц, проживающих по
увольнительным видам) жилых помещений
было недостаточно, поскольку 23
октября 1918 г. три монастырских корпуса
были заняты красноармейцами. «Сестры
живут в крайней тесноте, — писала
монахиня Арсения, — ютясь в двух
небольших флигелях и больничке,
вследствие чего многим пришлось
уехать на родину. С 1917 г. монастырь
никаких угодий не имеет; сенокосы в
количестве 122 десятин, пахотная земля
в количестве 161 десятины и рыбные
ловли отошли в ведение советской
власти, а за монастырский яблоневый
сад в 1919 г. монастырь уплатил в
Коммунальный отдел 19500 рублей налога».
Но местное население, по всей
видимости, хорошо относилось к
монастырю. Монахиня Арсения, сообщая,
что монастырь испытывал крайнюю нужду
в необходимых продуктах и дровах,
добавляла, что «крестьяне, живущие
близ монастыря, с 18 ноября сего года
взялись собственными средствами
отоплять монастырский храм»15.
Вместе с тем некоторые
обители, несмотря на секуляризацию
угодий и земель, были в состоянии не
только прокормить многочисленную
братию, но и помочь другим монастырям.
Так, годовой доход Седмиозерной
пустыни за 1919 г. составил 327933 руб. 54 коп.,
а Свято-Троицкого Феодоровского
женского монастыря в Казани — 228647 руб.
86 коп.16 Конечно, при гиперинфляции
после революции и в период
гражданской войны эти цифры не могут
быть признаны впечатляющими, но
другие монастыри не могли
похвастаться и таким довольно
скромным доходом.
В эти годы не были редкостью
не только аресты, но и расстрелы
монашествующих. Так, в 1918 г. в Свияжске
без суда и следствия 27 июля по старому
стилю был расстрелян епископ Амвросий
(Гудко), настоятель Свияжского
Успенского монастыря17. В августе в
Мензелинске (тоже принадлежавшем
Уфимской губернии) была убита
настоятельница Мензелинского
Ильинского женского монастыря
игумения Маргарита (Гунаронуло)18. 10
сентября 1918 г. были казнены
архимандрит Сергий (Зайцев),
настоятель Успенского Зилантова
монастыря в Казани, а вместе с ним еще 9
монахов и послушников19.
Настоятельница Чистопольского
Успенского женского монастыря
игумения Антония (Козлова),
арестованная в 1919 г., была умучена в
тюрьме. Как видим, в советской России
секуляризация сопровождалась
репрессиями.
И все же в 1919 г. даже после
всех реквизиционных процессов трудно
было поверить, что настанет время,
когда практически все монастыри
прекратят свое существование. Но уже
стало очевидно, что для монастырей
наступает новый период в их бытии,
характеризующийся отсутствием угодий,
лесов, земель. Статус
государственного института для
монашества сменился статусом
общественного изгоя.
До сих пор Русская
Православная Церковь не может
оправиться от последствий
насильственной секуляризации
монастырских хозяйств в XX в. В 1965 г.
насчитывалось всего 15 монастырей (вместе
с украинскими), к концу 1988 г. их было
уже 22, к декабрю 1998 г. — 478. Напомним,
что в 1917 г. в России насчитывалось 1257
монастырей.
----------------------
1 См.: Смолич И.К. Русское
монашество. 988–1917 // Приложение к «Истории
Русской Церкви». М., 1997. С. 277–279.
2 См.: Андроник, игум.,
Бовкало А.А., Федоров В.А. Монастыри и
монашество. 1700–1998 гг. // Православная
энциклопедия. Том «Русская
Православная Церковь». М., 2000. С. 329.
3 Смолич И.К. Русское
монашество. С. 263.
4 См.: Плаксин Р.Ю. Крах
церковной контрреволюции. 1917–1923 гг.
М., 1968. С. 88.
5 Национальный архив
республики Татарстан (НАРТ). Казань. Ф.
4, оп. 150, д. 115, л. 113–114.
6 Журавский А.В.
Жизнеописания новых мучеников
Казанских. Год 1918-й. Казань, 1996. С. 23.
7 НАРТ, ф.4, оп. 150, д. 115, л. 127.
8 Там же, л. 132-133.
9 Там же, л. 134.
10 Там же, л. 101.
11 Там же, л. 107.
12 Там же, ф. 894, оп. 1, д. 797а.
13 Там же.
14 Там же, д. 942.
15 Там же, д.797а.
16 Там же.
17 См.: Журавский А.В. Указ.
соч. С. 56–92.
18 См.: Валерий Мохов, прот.,
Зимина Н.П., Васильева И.Л., Ваширов Э.С.,
Гутовская С.М. Жития
священномучеников Уфимской епархии
// Ежегодная Богословская
конференция Православного Свято-Тихоновского
богословского института: Материалы.
1998. М., 1998. С. 230–232; Журавский А.В.
Указ. соч. С. 170–174.
19 Журавский А.В. Указ. соч. С.
93–105.
|
