|
|
|
|
№ 3-4 1999 |
|
 |
|
|
У
ИСТОКОВ РЕЛИГИОЗНОГО РАСКОЛА |
|
|
Глава 2 Болгария и Сербия в церковной унии с Римом (первая треть XIIIв.) Продолжение. В истории взаимоотношений южнославянских государств и Рима 1204 год вовсе не был переломной датой. Хотя традиционная идейно-культурная ориентация болгарского и значительной части сербского общества ничем существенно не отличалась от византийской, в те самые годы, когда после взятия крестоносцами Царьграда между греками и латинянами разверзлась пропасть, наметилось, напротив, явное сближение южнославянских государств с Римом. Причины этого сближения следует искать в тех сложных условиях, в которых шло развитие болгарской и сербской государственности на рубеже XII – XIII вв. Второе Болгарское царство возникло в результате восстания населения болгарских земель против византийской власти. Сербское государство сложилось на основе объединения в единое целое ряда мелких княжеств, находившихся ранее в зависимости от Византийской империи. К концу XII в. оба государства добились того, что их независимость была признана Византией, и они успешно расширяли свои позиции на Балканах за счет слабевшей империи. Однако оба они с политической точки зрения были новообразованиями, не имевшими своего законного признанного места в традиционной политической структуре региона. Царский титул новых болгарских правителей не был санкционирован какой-либо высшей церковной или светской властью христианского мира, а титул «великий жупан», который носил объединивший сербские земли Стефан Неманя, не имел никаких соответствий принятым в Европе титулам. Оба государства, упрочив политическую самостоятельность, хотели бы обладать и самостоятельной церковной организацией. В Болгарии, где после начавшегося восстания представлялось совершенно невозможным сохранять зависимость болгарского духовенства от находившегося на византийской территории и назначавшегося византийским императором архиепископа Охридского, решение вопроса нашли в том, что несколько епископов, оказавшихся под властью восставших, поставили в столице государства Тырнове некоего священника Василия в архиепископы. Василий стал главой самостоятельного архиепископства, юрисдикция которого распространялась на всю территорию возрожденного Болгарского царства1. Все это было самочинным актом, принятым без согласия Охриды, от которой отделились вошедшие в состав Тырновского архиепископства диоцезы, и, разумеется, без санкции Константинопольского или кого-либо из других восточных патриархов. В глазах соседних Православных Церквей архиепископ Василий являлся незаконным узурпатором. Были причины для недовольства положением и у сербских правителей. На подвластных им землях имелось лишь одно православное епископство с центром в Расе, подчиненное также Охридскому архиепископству. Освободиться законным путем от церковной зависимости по отношению к Византии представлялось маловероятным, и уже поэтому взгляды южнославянских правителей должны были обращаться в сторону Рима. Наконец, у сербских правителей была еще одна важная причина для установления контактов с папским престолом. К концу 80-х гг. XII в. Стефану Немане удалось подчинить своей власти территорию сербского Приморья, и встал вопрос о каком-то урегулировании отношений между властью «великого жупана» и католическими епископствами в подчинившихся его верховенству городах на Адриатическом побережье. Первоначально утверждение власти православных правителей Рашки над территорией Поморья не обошлось без конфликтов с местными католическими учреждениями. Так, брат Стефана Немани, Мирослав, утвердив свою власть над Захумьем, присвоил себе имущество убитого местной знатью сплитского архиепископа, не допускал местных епископов на их кафедры, не впустил в свое княжество папского легата Теобальда, за что был им отлучен от Церкви2. Одна из причин конфликтов состояла в том, что католическое духовенство Приморья поддерживало местных правителей, с которыми оно было традиционно связано, в их борьбе против экспансии Рашки. Известно, например, что барский архиепископ Григорий в 1189 г. бежал от войск Немани вместе с вдовой последнего зетского князя из местной династии — Михаила и больше не вернулся в свою епархию3. В этих условиях для сербского правителя было важно, что курия проявила намерения наладить с ним отношения. Тем же 1189 г. датировано письмо папы Климента III Стефану Немане и его братьям, в котором папа предлагал оказать хороший прием и проявить повиновение при решении церковных дел новому архиепископу Дубровника Бернарду4. По-видимому, Немане удалось в итоге наладить достаточно дружественные отношения с курией. Позднее его сын и преемник Стефан писал папе Иннокентию III, что он намерен всегда следовать за святой Римской Церковью «как доброй памяти отец мой»5. В последние годы своего правления Стефан Неманя стремился укрепить положение своего государства благодаря сотрудничеству с ослабевшей Византией. Верховная власть «великого жупана» была передана им не старшему сыну Вукану, получившему в итоге в удел Зету, а среднему сыну Стефану, зятю византийского императора Алексия III Ангела. Однако по мере того как империя все более слабела, эта ориентация становилась все менее привлекательной, и сербские правители стали уделять больше внимания контактам с Римом. Сохранился целый комплекс документов, относящихся к 1199 г., о близких контактах между папой Иннокентием III и правителем Зеты Вуканом Неманичем. Январем 1199 г. датировано письмо Иннокентия III правителю «Далмации и Диоклеи», в котором цитировались слова Вукана, что тот после Бога больше всех чтит свою Мать Римскую Церковь и готов повиноваться во всем ее указаниям6. В том же 1199 г. во владения Вукана были направлены папские легаты, которые созвали в Баре синод местного католического духовенства и провели ряд реформ. Они же привезли паллиум для нового архиепископа Бара Иоанна. Тексты решений синода в сентябре 1199 г. Вукан послал папе, благодаря за присылку легатов и уверяя в своей преданности7. В этих переговорах с курией принял участие не только правитель Зеты с ее по преимуществу католическим населением. Так, упомянутое выше письмо Иннокентия III Вукану сопровождалось пометой, что аналогичное письмо было отправлено великому жупану и его жене8. Из сохранившегося ответа Стефана Неманича видно, что побывавшие в Приморье папские легаты посетили также и его двор и передали ему какие-то предложения папы. Именно в этом письме Стефан говорил о своей покорности Римской Церкви по примеру отца9. Какие цели преследовал, начиная эти переговоры, правитель Рашки и каких результатов сумел добиться, позволяет выяснить письмо Иннокентия III от сентября 1204 г. к его легату в Болгарии кардиналу Льву10. В этом письме Иннокентий III вспоминал, что некогда к нему обратился «благородный муж великий жупан Сербии» с просьбой направить к нему легата, который «обратил бы его к повиновению Римской Церкви» и возложил на него королевскую корону. Такая коронация означала бы окончательное утверждение суверенитета Сербского государства и обеспечила ему прочное признанное место среди государств Христианской Церкви, чего не могла уже обеспечить окончательно ослабевшая Византийская империя. Ради достижения этой цели жупан, по-видимому, был готов принять католицизм и побудить к этому своих православных подданных. Не случайно такому шагу предшествовал разрыв его брака с византийской принцессой. Опека престола святого Петра позволила бы сербскому правителю успешно решать и спорные вопросы в отношениях с католическими соседями, в частности с воинственным баном Далмации Эндре, напавшим в 1198 г. на Захумье и Рашку11. Как отмечалось в том же письме, решение о посылке такого легата было уже принято, когда в Риме стало известно, что венгерский король Имре изгнал из Рашки Стефана, возведя на трон великого жупана Вукана, правителя Зеты. После низложения Стефана переговоры с Римом продолжались, но в существенно иных условиях. Речь по-прежнему шла о присылке сербскому правителю королевской короны и о подчинении населения Рашки Римской Церкви, но сербскую сторону на переговорах представлял уже не великий жупан, а венгерский король. Позднее Иннокентий III вспоминал, что именно венгерский король просил его дать новому жупану королевскую корону12. При этом венгерский король просил, чтобы были сохранены его светские права («salvo in temporalibus iure tue»). Смысл этой оговорки проясняется из другого письма, где передаются жалобы венгерского короля о нападении болгар на Сербию, «подчиненную его короне»13. Тогда же название Сербия появилось в титулатуре венгерских королей14. Таким образом, в новой ситуации королевская корона не сделала бы Вукана суверенным правителем, он должен был оставаться подчиненным верховной власти венгерского короля. Иной характер приняли и переговоры о церковной унии. Если ранее предполагалось, что в качестве папского легата в Болгарию направится кто-либо из советников Иннокентия III и тем самым были бы установлены прямые связи между Сербией и Римом, то теперь обращение сербов в лоно Римской Церкви должен был осуществить один из высших духовных прелатов Венгерского королевства архиепископ Калочи. Он должен был наставить в правой вере великого жупана, духовенство и знать Рашки, принять от них клятву верности Римскому престолу и освободить их от обязательств по отношению к Константинопольскому патриарху15. Таким образом, контакты с Римом, которые по замыслу сербских политиков должны были упрочить суверенитет Сербии и укрепить ее положение по отношению к католическим соседям, стали в итоге инструментом, способствовавшим установлению политической (а возможно, и церковной) зависимости Сербии от Венгрии, чему был готов способствовать Вукан Неманич в надежде с венгерской помощью сохранить за собой трон верховного правителя. Неудивительно, что в этой ситуации православная знать Рашки оказала предпочтение Стефану, а с его возвращением на трон переговоры о церковной унии не возобновились16. Тем более, что Вукан, его сын Георгий и их приверженцы в борьбе с объединительной политикой великого жупана искали поддержки у католических соседей. Наиболее ярким доказательством этого может служить договор от 3 июня 1208 г., по которому Георгий, сын Вукана, и другие члены его семьи принесли присягу верности венецианскому дожу, отдав под покровительство Венеции свои владения в Зете17. Новые свидетельства о контакте между великим жупаном и Римом относятся к середине второго десятилетия XIII в. К сожалению, сохранившиеся данные крайне скупы. Главным из них является сообщение хорватского хрониста Фомы Сплитского (1216 г.) о том, что Стефан Неманич направил послов к преемнику Иннокентия, папе Гонорию III, с просьбой прислать ему королевскую корону. В ответ на его просьбу папа отправил в Сербию своего легата, который и возложил на сербского правителя королевский венец18. Лишь незначительно эти данные дополняет сообщение венецианской хроники Дандоло, из которого можно узнать, что обращению великого жупана в Рим предшествовал его брак с одной из представительниц рода Дандоло, воздействию которой венецианский хронист и приписывал перемены в политике великого жупана19. То, что в этих источниках речь идет прежде всего о королевской короне, показывает, что новый поворот великого жупана в сторону Рима также преследовал в первую очередь политические цели. Какие именно, можно выяснить, рассмотрев особенности международного положения Сербии в это время. В середине второго десятилетия XIII в. Сербия стала объектом совместных нападений ряда своих соседей. В 1214 г. на нее напали одновременно болгарский царь Борил, латинский император Генрих и деспот Михаил Эпирский, которых поддержал родственник Борила, севастократор Стрез, владевший землями в районе Охрида. В следующем, 1215 г. готовилось совместное нападение на Сербию латинского императора и венгерского короля Эндре II. По свидетельству самого сербского правителя, организаторы этих походов имели далеко идущие цели, желая захватить Сербию и отстранить великого жупана от власти20. Правда, первое нападение Стефану удалось отбить, а второе предотвратить, добившись соглашения с венгерским королем, но сербские правящие круги были, конечно, встревожены. Попытка в этих условиях поставить свою страну под покровительство Римского престола, оградив себя от враждебных выступлений, по крайней мере католических соседей, представляется вполне естественной. Таким образом, инициатива сербской стороны была вполне вероятной, но очевидно, что она диктовалась чисто политическими, а не какими-либо иными соображениями. Отсутствие других данных о переговорах не позволяет четко охарактеризовать мотивы действий курии. Лишь в общем виде можно утверждать, что наметившееся к этому времени усиление греческих православных государств на Балканах и в Малой Азии делало актуальной задачу привлечения сербского правителя в лагерь приверженцев Римской Церкви, тем более что после подчинения Зеты власти Стефана других путей, ведущих к достижению этой цели, не имелось21. Хотя наш главный источник — хроника Фомы Сплитского не говорит ничего о церковной унии, вряд ли можно сомневаться в том, что получение королевской короны из Рима сопровождалось формальным подчинением Сербской Церкви верховной власти папы. Дальше этого дело, по-видимому, не пошло. Так как сближение Стефана Неманича с Римом определялось политической конъюнктурой, то неудивительно, что, когда эта конъюнктура изменилась, Латинская империя ослабела и угрожавшая Сербии коалиция распалась, сербский краль резко изменил свою политику, вступив в сношения с главным противником и Латинской империи, и папства на Ближнем Востоке — никейским императором Феодором Ласкарем. После поездки в Никею брата Стефана Неманича — Саввы Неманича в 1219 г. было принято решение о создании в Сербии автокефального архиепископства, во главе которого встал Савва. Такой шаг означал разрыв с Римом, поскольку признание авторитета православного патриарха, сидевшего в Никее, означало отрицание законности власти находившегося в Константинополе латинского патриарха, зависимого от папы. Но этим дело не ограничилось. Практическое осуществление принятого в 1219 г. решения наносило прямой ущерб интересам Латинской Церкви на территории Сербского королевства. Два из заложенных королем Стефаном и архиепископом Саввой епископств — на территории Зеты и Захумья — находились в традиционной сфере влияния католической Церкви сербского Приморья. Правда, католические епископы Захумья, спасаясь от богомилов, в начале XIII в. оставили свою резиденцию в Стоне и удалились на остров Корчулу, но все же передачу православному епископу их кафедрального собора в Стоне вряд ли можно считать дружественным актом по отношению к католической Церкви22. Резиденция же православных епископов Зеты не только находилась на южном берегу Которского залива, в непосредственной близости от одного из главных центров католической Церкви в Приморье, но и размещалась на месте католического монастыря святого Михаила, по-видимому, в связи с этим отобранного сербским кралем у Котора23. Политика ограничения позиций католической Церкви в Приморье продолжалась и в дальнейшем. Так, известно, что в 60-х гг. XIII в. латинский епископ Травунии Сальвий вынужден был удалиться в Дубровник, «лишенный схизматиками епископства Травунии и всего своего имущества»24. По каким-то соображениям сербский краль старался скрыть перемены в своей политике. В марте 1220 г. он обращался к Гонорию III как покорный сын Римской Церкви, уверяя папу в своей верности и прося благословения25, но сути дела это уже переменить не могло. В свете имеющихся данных попытки сближения с Римом представляют собой чисто политическую акцию, связанную как с международной ситуацией, сложившейся накануне падения Византийской империи, так и с развитием отношений Сербии с латинскими государствами на Балканах в последующее время. Впрочем, немногочисленность и отрывочность имеющихся данных не позволяет формулировать такой вывод с полной уверенностью. В этом отношении гораздо более обширный материал для наблюдений дает история взаимоотношений между папским престолом и Болгарией в первой половине XIII в. Так, сохранился обширный комплекс документов о контактах папы Иннокентия III с болгарским царем, начавшихся по инициативе курии в январе 1200 г. Их рассмотрение позволяет довольно точно судить и о мотивах, побуждавших южнославянских правителей к контактам с Римом, и о характере церковной унии, явившейся одним из результатов этих контактов. Еще В.Н. Златарский, внимательно анализируя переписку Калояна с папой26, пришел к убедительному выводу, что болгарским правителем руководили прежде всего политические мотивы — желание получить королевскую корону и сделать главу Болгарской Церкви — архиепископа Тырновского — патриархом, то есть обеспечить своей стране политическую и церковную самостоятельность. Ради достижения этих целей Калоян был готов включить ее в сферу влияния Римской Церкви. Какие-либо вопросы, связанные с чисто церковными аспектами отношений с Римом, правитель не поднимал, а его намеки на то, что он мог бы получить корону и патриаршеский сан от греков27, говорят о том, что существенна для него была именно эта цель, которую на практике можно было бы достичь разными путями, например используя обозначившуюся слабость Византийской империи. Помимо этой главной цели для болгарского царя существенное значение имел и другой, но также чисто политический мотив — желание с помощью покровительства курии добиться сносного «модус вивенди» с католическими соседями, прежде всего с Венгрией, которая, с точки зрения южнославянских правителей, опасно усилилась с упадком византийского влияния на Балканах. Правда, наряду с болгарским правителем в контактах с Римом участвовал ряд болгарских епископов, прежде всего глава Болгарской Церкви Тырновский архиепископ Василий. Однако знакомство с материалом, отразившим их участие в этих контактах, показывает отсутствие у них какой-либо самостоятельной позиции. В письме архиепископа Василия Иннокентию III высказывалась лишь просьба выполнить пожелания его монарха28. Таким образом, эти архиереи выступали на переговорах не как выразители интересов болгарского духовенства, а как приближенные своего правителя. Об интересе болгарского духовенства к какой-либо части наследия католической Церкви в сохранившихся источниках нет никаких данных. Все же является бесспорным фактом, что одновременно с коронацией Калояна в 1204 г. было без особых трудностей осуществлено соединение Болгарской Церкви с католической. Характер этого события станет понятнее, если учесть, в каких формах и каким путем папская курия стремилась осуществить церковную унию накануне и в первые годы после взятия Константинополя. Линия курии в этом вопросе достаточно четко может быть очерчена по сведениям о ее политике по отношению к греческому духовенству на территориях, захваченных крестоносцами. Хотя посылавшиеся в эти годы в Константинополь и в Грецию папские легаты имели ряд диспутов с греческими богословами по догматическим вопросам, в целом, однако, их усилия концентрировались на решении совсем другой проблемы. Латинские духовные власти не требовали никаких изменений сложившихся в Греческой Церкви обычаев и обрядов (включая, например, служение на квасном хлебе), ни каких-либо перемен в традиционном Символе веры, они лишь жестко настаивали на принесении присяги повиновения папе, что имело своим следствием его поминовение в молитвах и внесение его имени в диптихи. Уния Церквей на этом этапе понималась правившими в Ватикане канонистами прежде всего как установление админстративно-юридического единства. В такой ситуации становятся понятными высказывания греческих духовных лиц Кипра, что они лишь принесли присягу, но ни в чем не отступили ни от учения святых отцов, ни от канонов29. Разумеется, в Ватикане вовсе не собирались мириться с существующими различиями, но их устранение откладывалось пока на будущее. Черты такого подхода нашли достаточно ясное выражение и в политике Ватикана по отношению к Болгарии. В переписке Иннокентия III с архиепископом Василием не обсуждались какие-либо догматические вопросы, но подчеркивалась необходимость принести клятву верности апостольскому престолу и указывалось, что все решения о поставлении новых епископов должны получать конечную санкцию в Риме30. Небольшое отступление от этого принципа в пользу болгарской стороны состояло лишь в том, что соответствующих присяг в этой стране, столь удаленной от Рима и лишенной каких-либо кадров латинского духовенства, требовали только от правителя, архиепископа — главы местной церковной организации и новопоставленных архиереев. Особое значение придавалось присяге правителя, который обязывался не только повиноваться Риму и не отступать от него, но и подчинить власти папского престола все когда-либо им занятые языческие или христианские земли31. Можно не сомневаться, что после принесения этих присяг в жизни Болгарской Церкви продолжали сохраняться старые традиционные порядки, и именно поэтому принятие унии не сопровождалось какими-либо серьезными конфликтами. Такие конфликты, однако, закономерно вспыхнули бы, если Римская Церковь попыталась бы наполнить эту церковную унию реальным содержанием. Ведь Болгария была страной еще более далекой от латинского мира, чем Византия. Заслуживает внимания тот факт, что первое письмо Калояна папе было, как сообщается в записке на нем, переведено с болгарского на греческий, а затем с греческого на латынь32, а сам Калоян после коронации направил в Рим двух юношей учиться латыни, так как «здесь, — писал он папе, — у нас нет грамматиков, которые могли бы переложить для нас письма, которые ты посылаешь»33. Таким образом, даже процедура языкового общения была сопряженна с затруднениями. Еще большими оказались бы они, если бы речь пошла о существенных изменениях. Серьезные проблемы даже в отношениях со светской властью возникли бы и в случае попыток курии осуществить на болгарской почве свою концепцию устройства Церкви, исключавшую существование самостоятельных локальных Церквей. Между тем именно создание такой Церкви было одной из главных целей светской власти южнославянских государств при обращении к Риму. Зародыши будущих конфликтов легко обнаруживаются при анализе переписки Калояна с Иннокентием III. Калоян, как известно, хотел, чтобы в Болгарии был поставлен патриарх34, т.е. он явно имел в виду создание для Болгарии самостоятельной Церкви, подобной православной патриархии в Первом Болгарском царстве. Ссылаясь на трудности пути, болгарский царь настаивал на том, чтобы болгарские епископы могли сами избирать и посвящать патриарха35. Папа же, со своей стороны, сделав архиепископа Тырновского «примасом» Болгарии и старательно разъясняя, что «примас» и «патриарх» — это одно и то же36, признал за «примасом» лишь такой круг прав, который предоставлялся главам локальных Церквей — митрополитам по 5-му канону Латеранского Собора 1215 г.37 Не случайно папа настаивал на том, что новопоставленные епископы должны приносить клятву верности папскому престолу и получать от него паллиум38, а в присяге «примаса» фиксировались его обязательства посещать синоды и раз в четыре года приезжать в Рим39. Зная, какое раздражение в середине XIII в. вызывали у сербских кралей попытки курии регулировать отношения между церковными центрами в католическом Приморье40, можно легко представить, какие возникли бы противоречия, если бы курия действительно попыталась осуществить свои программные требования в этой области. Следует также учитывать, что XIII век стал временем, когда папство, достигнув апогея политического влияния, энергично стремилось воплотить в жизнь принципиально новую для всей Центральной и Юго-Восточной Европы модель отношений между Церковью, государством и светским обществом, основные контуры которой были очерчены в решениях Латеранского Собора 1215 г.: освобождение Церкви от административно-судебной власти государственных органов и от уплаты государственных налогов. Нетрудно себе представить, как попытки реализации на практике такой модели могли повлиять на позицию южнославянских правителей, которые прежде всего и добивались сближения с Римом. Такие конфликты, однако, могли возникнуть лишь в будущем, а пока папство в своих отношениях с Болгарией в целом успешно реализовало свою программу-минимум. Архиепископ Тырновский принес присягу верности папскому престолу41, епископы стали получать паллий из Рима42, что подчеркивало их непосредственную связь с папским престолом. На эту связь указывала также посылка в Болгарию папских легатов, представлявших в своем лице папу43. Один из этих легатов, Лев, кардинал Санта Кроче, доставивший Калояну королевскую корону, следуя указаниям Иннокентия III, ввел в практику Болгарской Церкви неизвестное ей ранее миропомазание при посвящении в епископский сан и лично поставил двух митрополитов и нескольких епископов44. Тем самым был сделан хотя и небольшой, но принципиально важный шаг по пути изменения традиционных обычаев Болгарской Церкви в соответствии с рекомендациями Ватикана. Характер отношений Болгарии с Римом при непосредственном преемнике Калояна, царе Бориле, оценивался по-разному отдельными исследователями. Главным событием его недолгого царствования стал созыв в Тырнове в 1217 г. церковного Собора для осуждения оживившейся в то время богомильской ереси. Исследователи попытались использовать рассказ об этом событии в так называемом «Синодике царя Борила», чтобы выяснить, каково было отношение нового правителя к церковной унии с Римом, и пришли при этом к противоположным выводам. Одни исследователи, обратив внимание на то, что в «Синодике» не упоминается глава Болгарской Церкви — тырновский «примас» Василий, и отметив, что в одном из писем латинского императора Генриха Борил фигурирует как «гонитель Божьей церкви», пришли к заключению, что на Соборе 1211 г. церковная уния с Римом была разорвана. Другие, обратив внимание на то, что Собор был созван в то время, когда католическая Церковь на юге Франции резко усилила борьбу против идейно близких к богомилам катаров, видели в его решениях проявление политики сближения с Римом45. Современная болгарская исследовательница А. Данчева-Василева справедливо отметила малую доказательность обеих точек зрения46. Так, Генрих мог тенденциозно искажать факты, потому что в то время, когда было написано письмо, он находился в конфликте с Борилом и был заинтересован в том, чтобы настроить против него папскую курию. Отсутствие упоминаний об архиепископе Василии вполне может объясняться особенностями рассказа о Соборе 1211 г., в котором главным действующим лицом является царь, а безымянные архиереи выступают лишь как свидетели его действий. С другой стороны, сам созыв Собора вызван был, конечно, положением, сложившимся в стране, и влияние внешних факторов здесь не могло иметь решающего значения. Можно согласиться с А. Данчевой-Василевой, что, созывая Собор, Борил не ставил своей целью разорвать (или, наоборот, упрочить) церковные связи с Римом. Отношения эти, по-видимому, формально оставались такими же, как при Калояне. 19 апреля 1213 г. Иннокентий III направил «примасу Влахии и Болгарии» Василию приглашение на Латеранский Собор47, а позднее, по сообщению французского хрониста Альберика, Болгарию посетил папский легат кардинал (есть все основания отождествлять его с кардиналом Пелагием, которого Иннокентий III в августе 1213 г. направил в Константинополь, чтобы побудить греков признать верховную власть папы), благодаря стараниям которого был заключен брак между дочерью Борила и латинским императором Генрихом48. Несмотря на это, «Синодик царя Борила» содержит важные данные для понимания характера церковной унии Болгарии с Римом. Выше уже отмечалось, что в рассказе о Соборе царь постоянно выступает как главное действующее лицо. Именно он «повеле снитися Собору», он на нем председательствовал, благодаря его хитрости были разоблачены еретики, которых он «повеле» казнить, от него же исходили и другие, принятые на Соборе решения49. В своих отношениях к Церкви Борил явно выступал в той же роли, в какой в византийском мире по отношению к Церкви выступал император (с взаимоотношениями Церкви и светской власти в католическом мире первых десятилетий XIII в., когда Церковь, возглавляемая папством, выступала как мощная и самостоятельная политическая сила, все это имело мало общего). Деятельность Собора завершилась тем, что царь Борил приказал «преписати съборник от гръчьскаго на българскии свои языкъ» включить в него рассказ о Соборе и читать этот текст публично в храмах «в неделю Православия», как это установлено издревле50. Как известно, «соборник», перевести который распорядился Борил, представлял собой произведение богословской и канонической мысли византийцев, созданное в 843 г. при восстановлении иконопочитания в Византийской империи и затем постепенно пополнявшееся вплоть до начала XIII в. Его чтение в храмах в установленный Борилом срок также отражало традиционную для Византии практику. Эти наблюдения над рассказом о Соборе 1211 г. позволяют уже не предположительно, а определенно говорить о том, что и после заключения церковной унии с Римом жизнь Болгарской Церкви продолжала определяться византийскими православными традициями. Болгарские исследователи обратили внимание и на некоторые другие свидетельства источников, подкрепляющие этот вывод. В середине второго десятилетия XIII в. в результате целого ряда политических перемен часть южных территорий Второго Болгарского царства вошла в состав владений эпирского деспота Феодора Комнина, и встал вопрос о том, как относиться к болгарскому духовенству на этих землях. Выяснилось, что у верхушки греческого клира в этом отношении нет единой позиции. Если одни требовали низложить и болгарских епископов, и всех поставленных ими лиц, то другие предлагали примириться с создавшимся положением. Это побудило главу Греческой Церкви в этом регионе Охридского архиепископа Димитрия Хоматиана обратиться за консультацией к митрополиту Керкиры Васиану Педиадиту. Из письма архиепископа видно, что, хотя в Охриде было известно о признании тырновским «примасом» власти папы, этот факт не оказал серьезного влияния на аргументацию спорящих сторон. Сторонники репрессивных мер основывались на том, что болгарские епископы незаконно заняли свои церковные кафедры, согнав с них законных обладателей — греков, а их оппоненты утверждали, что болгарские епископы — православные, признают церковное Предание, и все книги, которыми пользуются болгарские епископы и священники, ничем не отличаются от тех, которыми пользуется Греческая Церковь, кроме того, что они переведены на болгарский язык51. В итоге Собор духовенства Охридского архиепископства принял компромиссное решение: болгарские епископы были смещены со своих кафедр, но поставленные ими священники и диаконы сохраняли свой сан («как православные и получившие действительное рукоположение») и лишь должны были подвергнуться 4-месячной епитемии. Низложение епископов обосновывалось не их участием в заключении церковной унии с Римом, а тем, что они заняли эти кафедры при содействии светской власти, согнав с них законных иерархов52. Эти свидетельства показывают, что, несмотря на подчинение власти Римского престола, охридское духовенство воспринимало Болгарскую Церковь как православную, поскольку ни в вероучении, ни в Таинствах и обрядах она ничем не отклонилась от православных традиций53. Опираясь на эти данные, болгарские ученые пришли к убедительному выводу о том, что церковная уния с Римом была осуществлена лишь в иерархическом, но не в каноническом отношении54. Некоторые наблюдения, сделанные болгарским исследователем В. Гюзелевым, позволяют внести в этот вывод существенные уточнения. Церковная уния с Римом и связанная с этим иерархическая зависимость Болгарской Церкви от Римского престола находили свое выражение прежде всего в том, что возведение иерархов на болгарские епископские престолы должно было происходить с санкции папы, что выражалось в присылке из Рима паллия новопоставленному епископу. Было известно, что при Калояне в переговорах о заключении унии приняла участие и получила паллии от папы лишь часть болгарских епископов (среди них отсутствовал, например, митрополит такого центра, как Средец — София). Трудно сказать, какими обстоятельствами это было вызвано, но ясно, что в случае установления прочной иерархической зависимости Болгарской Церкви от Рима (что сопровождалось бы регулярным уделением паллия новопоставленным митрополитам и епископам) в сфере воздействия Римского престола оказались бы все болгарские епархии. В этой связи большой интерес представляют наблюдения В.Гюзелева над данными, содержащимися в относящихся к XIII – XIV вв. списках провинций и диоцезов Римской Церкви, которые составлялись, конечно, на основе документов, находившихся в Ватиканском архиве. Как установил исследователь, в них фигурируют названия лишь тех епархий, епископы которых участвовали в переговорах о заключении церковной унии с Римом. В списках упоминалась лишь одна епархия, настоятель которой не участвовал в этих переговорах, — Ловеч55. Очевидно, сведениями о связях других болгарских епархий с Римом автор списков не располагал. Наиболее естественное объяснение этого факта состоит в том, что, несмотря на заключенное соглашение, на практике при преемниках Калояна болгарские епископы не обращались за получением паллия в Рим, т.е. иерархическая зависимость также фактически не имела места. Стоит отметить также, что болгарские епископы не реагировали на приглашение папы и не приняли участия в работе Латеранского Собора 1215 г. Правильнее было бы говорить поэтому о формальной зависимости Болгарской Церкви от Рима, никак не сказывавшейся на религиозной жизни болгарского общества и находившей свое выражение лишь в сфере внешних сношений. Формальная зависимость от Рима ограничивала контакты Болгарии с православным миром и облегчала возможность сношений с католическими государствами. Для царя Борила, основывавшего свою внешнюю политику на союзах с Латинской империей и Венгрией56, сохранение формальной зависимости от Рима было фактором, благоприятствующим осуществлению его политических планов. Его преемник Иван Асень II в первые годы своего правления также искал сближения с католическими странами. Когда в начале 1219 г. было заключено соглашение о браке между болгарским царем и дочерью венгерского короля Эндре II, Иван Асень II обращался в связи с этим к папе Гонорию III, по-видимому, с просьбой об одобрении брака57. Позднее сохранение добрых отношений с Римом было необходимо для осуществления планов болгарского правителя, рассчитанных на мирное подчинение ему слабеющей Латинской империи: по соглашению с латинскими баронами он рассчитывал стать регентом при малолетнем императоре Балдуине, который должен был жениться на его дочери. Сохранение формальной зависимости от Рима поддерживалось, таким образом, только благодаря определенной международной конъюнктуре, и эта зависимость закономерно оказалась разорванной, когда указанная конъюнктура резко изменилась. Исследователи давно установили, с какими двумя событиями были связаны эти перемены. Планы подчинения Болгарии Латинской империи потерпели неудачу: по договору, заключенному в апреле 1229 г. в Перудже при активном участии папы Григория IX, регентом при Балдуине стал бывший иерусалимский король Жан де Бриенн, на дочери которого латинский император и женился. В августе 1231 г. новый правитель уже прибыл в Константинополь. Одновременно Иван Асень II нанес поражение эпирскому царю Феодору Комнину и овладел значительной частью его владений. Второе Болгарское царство, охватив огромную территорию от Адрианополя до Диррахиума, стало наиболее могущественной державой на Балканах. В этих условиях произошел формальный разрыв церковной унии между Болгарской Церковью и Римом. Важнейшие сведения об этом содержит введенное в научный оборот В.Г. Васильевским написанное в начале 1233 г. Ивану Асеню II письмо анкирского митрополита Христофора, экзарха Никейского патриарха в бывших владениях эпирских правителей58. В письме анкирский митрополит восхвалял болгарского царя за то, что тот «добрым образом соединил... то, что прежде злым образом было разъединено, и благоустроил в Загоре (название Болгарии в византийских документах. — Б.Ф.) православнейшее дело, которое не мог (устроить) никто из твоих предшественников». Очевидно, что под «соединением», пришедшим на смену «разъединению», анкирский митрополит подразумевал восстановление общения между Болгарской Церковью и другими Православными Церквами после отказа Болгарской Церкви от унии с Римом, унии, которую соблюдали «предшественники» Ивана Асеня II и которую этот правитель разорвал. В том же письме отмечалось, что глава Болгарской Церкви архиепископ Тырновский Василий, оставив свой престол, удалился на Святую Гору. Несмотря на уговоры встречавшегося с ним Христофора, он отказался вернуться, а затем вообще «отказался от архиерейства». Очевидно, решение царя о разрыве с Римом столкнулось с сопротивлением со стороны «примаса» — ставленника папы Иннокентия III. Вместе с тем избранный им способ сопротивления говорит о том, что вряд ли он мог рассчитывать на поддержку своей паствы. Митрополит Христофор передал Ивану Асеню II «благословение» патриарха и синода, вероятно, того самого, который принял 6 марта 1232 г. решение о посылке Христофора на Запад. Очевидно, к этому времени решение о разрыве Болгарской Церкви с Римом было не только принято, но о нем и стало известно членам синода59. Этот вывод В.Г. Васильевского подкрепляется свидетельством письма, отправленного папской курией архиепископу Эстергома от 25 февраля 1232 г., в котором болгары уже фигурируют как схизматики и еретики60. Если учесть все сказанное выше о характере отношений между Римским престолом и Болгарией, не может вызвать никакого удивления, что причины решений, принятых Иваном Асенем II, исследователи искали в первую очередь в политической сфере. При этом они обращали внимание прежде всего на два следующих обстоятельства. Во-первых, когда не удались планы мирного подчинения Латинской империи, Иван Асень II вступил на путь военного подчинения этого государства, находившегося под особой опекой папского престола, и, следовательно, перестал быть заинтересованным в добрых отношениях с Римом. Во-вторых, с включением в состав Болгарского царства бывших владений эпирских деспотов под властью болгарского царя оказались обширные территории, духовенство которых не признавало власти Римского престола, а соответственно и власти тырновского примаса, как ставленника папы, и перед Иваном Асенем II возникла задача обеспечения религиозного единства своего государства61. К этому следует добавить, что на присоединенных Иваном Асенем землях Македонии и Эпира отношение духовенства и населения к «латинянам» было существенно иным, чем на землях по другую сторону Балканского хребта. Жители Тырнова или Преслава с «латинянами» практически не сталкивались, и церковная уния, о чем говорилось выше, не внесла в их традиционную жизнь никаких серьезных изменений. Значительная часть Македонии, напротив, уже в первом десятилетии XIII в. побывала под властью правителей Латинской империи. Захватив Девол и Костур, они поставили в них католических епископов, и юрисдикция законных иерархов в этих городах была восстановлена лишь после перехода их под власть православных правителей — севастократора Стреза, племянника Калояна, и эпирского деспота Михаила62. Именно во владениях эпирского деспота враждебность к латинянам была особенно сильной. Здесь были совершены убийства латинских священников и даже одного латинского епископа63. Один из главных руководителей Православной Церкви в этом регионе митрополит Навпакта Иоанн Апокавк выступал в 1220 г. против начатых Никеей переговоров о соединении Церквей, заявляя, что их нельзя вести, пока не прекратятся преследования православных. При коронации деспота Феодора Комнина одной из его главных заслуг провозглашались успехи в борьбе с латинянами64. Включение части владений эпирских деспотов в состав державы Ивана Асеня II могло способствовать лишь росту антилатинских настроений в болгарском обществе. Пытаться склонять к церковной унии население этих земель было делом рискованным и опасным, гораздо легче было разорвать унию между Римом и Болгарской Церковью, имевшую, по существу, формальный характер. В числе причин, приведших к изменению церковной политики Ивана Асеня II, не последнюю роль сыграли и стремления правителя самой могущественной балканской державы: он желал, чтобы Церковь в его государстве занимала уважаемое положение в окружающем мире. Религиозная политика предшествовавших десятилетий не привела к достижению такой цели. Болгарская Церковь не приобрела формальной независимости, а ее двусмысленное положение, когда, оставаясь фактически православной, она формально подчинялась верховной власти папы, привело к тому, что она не пользовалась настоящим признанием со стороны ни католических, ни православных соседей. Смена ориентации давала Ивану Асеню II возможность обеспечить для Болгарской Церкви видное и почетное место в православном мире. Очевидно, что смена политики, предпринятая с такой целью, могла встречать лишь поддержку болгарского духовенства, которое фактически никак не было связано с Римом и испытывало, несомненно, на себе все последствия своего двусмысленного положения. Можно думать, что обеспечение признанного, почетного и независимого положения Болгарской Церкви было одним из условий того соглашения с главным политическим противником папства и Латинской империи — Никеей, которым сопровождалась смена религиозной ориентации Второго Болгарского царства. По свидетельству двух независимых друг от друга источников (жития патриарха Иоакима и рассказа о перенесении мощей святой Петки), осуществление этой договоренности началось после смерти патриарха Василия. Собравшийся в Тырнове Собор епископов избрал новым патриархом Иоакима, простого монаха, проведшего до этого много времени на Святой Горе и, следовательно, не имевшего никакого отношения к политике, проводившейся церковной иерархией в предшествовавшие годы. Затем новый глава Болгарской Церкви отправился «в Никею великую благословение прияти архиерейское»65. Рукоположение Иоакима Никейским патриархом, имевшее место, по-видимому, в 1234 г.66, означало признание православным миром законности болгарской церковной иерархии. В следующем, 1235 г. на общем Соборе болгарского и византийского духовенства, собравшемся в Галиполи при участии Ивана Асеня II и никейского императора Иоанна Ватаца, Иоаким с согласия всех восточных патриархов был возведен в патриаршее достоинство67, и Болгарская Церковь с этого момента и юридически стала самостоятельной, равной по рангу другим Православным Церквам Востока. С точки зрения рассматриваемой темы учреждение патриархии означало окончательное закрепление произошедшего ранее разрыва церковных связей с Римом. Об отношении болгарского духовенства к латинянам в эти годы некоторые сведения содержит рассказ о перенесении в Тырново мощей святой Петки, написанный, по-видимому, в 40-х гг. XIII в. книжником, близким к патриарху Иоакиму68. В начальной части этого сочинения определенно противопоставлялось время, когда в Константинополе правили православные императоры и «беша же чтима и прославленаа светаа», и то время, когда византийская столица оказалась под властью латинян и когда «по разорению добрые чьсти, иже имеяхоу вернии на святых», останки святой ждала тяжелая судьба, от которой они были избавлены благодаря вмешательству «благовернаго» и «благочестиваго» царя Ивана Асеня II , потребовавшего от латинян их выдачи69. Отрицательное отношение к латинянам и их власти над Царьградом выражено в тексте в сдержанной форме, но вполне определенно. Рассмотрение всего комплекса материалов о взаимоотношениях Болгарии и Сербии с Римом в первой трети XIII в. приводит к выводу о том, что не существовало какой-либо прочной основы для длительного и глубокого сближения обеих сторон. Активное участие в сношениях с Римом принимали не представители духовенства, а светские лица — правители, для которых церковная уния была прежде всего средством решения политических задач. Задач, несомненно, очень важных, так как речь шла об утверждении права страны на самостоятельное и равноправное с другими державами существование и признание ее права иметь самостоятельную церковную организацию, но все же чисто политических по своему характеру. Некоторый важный дополнительный материал, позволяющий понять, как подходили южнославянские политические деятели к церковной унии с Римом, дает житие Стефана Немани, написанное Стефаном Первовенчанным. Житие, одной из целей создания которого было показать Стефана Первовенчанного как истинного наследника своего отца, единственного «господина» всех сербских земель70, по общему мнению исследователей, было завершено в июне 1216 г., т.е., несомненно, тогда, когда были уже обновлены контакты великого жупана с Римом (получению королевской короны в 1217 г. должны были предшествовать более или менее продолжительные переговоры). Некоторые черты новой религиозной ориентации сербского правителя отражены определенным образом в тексте этого памятника. Так, совершенно неслучайно Стефан написал о богатых дарах, которые его отец посылал в Рим, в храм «всеславных верховных апостолов» Петра и Павла71. Однако в том же самом пассаже он сообщает о дарах, посылавшихся храму Гроба Господня в Иерусалиме, и монастырю Богородицы Эвергетиды в Константинополе, и храму святителя Николая в Баре. Таким образом, подобно авторам житий святого Стефана Венгерского, великий жупан говорит о связях своего отца с разными центрами христианского мира. Среди них Рим занимает особо почетное место, но самое важное, что между ними агиограф не видит каких-либо различий. В рассказе о том, как Стефан Неманя «приложи» к сербской державе земли Зеты, встречаются резкие выпады против «греков», покоривших эту землю и поставивших там свои грады: Неманя эти грады «испроворьже и раздроуши» и «грьчьское име истребив»72, но выпады эти носят чисто политический характер и не свидетельствуют о смене религиозных пристрастий73. Напротив, и литературная форма, и само содержание жития говорят о глубокой привязанности автора к культурным и религиозным традициям византийского мира, в особенности к традициям Святой Горы, где Стефан Неманя и его сын Савва основали сербский монастырь Хиландар. В свете рассматриваемой темы особый интерес представляет то место жития, где великий жупан говорит о двух крещениях своего отца. Бегло отметив, что сначала Неманя «изволением Божием сподоби се и латинское приети крещение», о его втором, православном крещении Стефан Первовенчанный написал в гораздо более восторженном тоне, что он «сподоби се второе крещение приети от роукы светителя и архиерея посреде срьпьскые земле последьствоуа Владыце своемоу... Христоу». Если его брат Савва Неманич, как отмечалось выше, сравнил два крещения отца с двумя монашескими обетами, то великий жупан прибег к другому сравнению — «яко обою сосцу млеко сосал еси, рекше Ветхаго же и Новаго Завета»74. Нетрудно усмотреть в этом явное утверждение превосходства Православия над латинством. Неудивительно поэтому, что для первого сербского краля подчинение Римскому папе означало лишь смену юрисдикции, а вовсе не отказ от сложившихся в византийском культурном круге традиций. Все данные говорят о том, что и для Сербии, и для Болгарии уния с Римом была формальным актом, не внесшим сколько-нибудь существенных изменений в традиционную религиозную жизнь общества. По-видимому, именно поэтому длительное существование такой унии в Болгарии не сопровождалось сколько-нибудь серьезными внутренними конфликтами на религиозной почве. Вместе с тем очевидно, что даже временное установление церковной зависимости от Рима не могло бы произойти в условиях глубокой враждебности местного славянского населения по отношению к латинянам. В общественном сознании южных славян (в отличие от греческого мира) враждебный стереотип латинянина в первой трети XIII в. еще не сложился75. Вместе с тем следует констатировать, что уния с Римом не привела к полному решению тех политических задач, которые преследовали южнославянские правители. Одной из главных целей при обращении их к Риму было создание в своих странах автокефальных Церквей. Такие стремления объяснялись не только желанием всесторонне обеспечить суверенитет страны. Следует учитывать, что именно наличие автокефалии давало возможность обеспечить достаточно высокую степень подчинения местной церковной организации руководству и контролю местной светской власти в соответствии с нормами, принятыми в странах византийского круга. Папство с его именно в XIII в. особенно четко проявившимися унитаристскими тенденциями и стремлением освободить Церковь от опеки светской власти не могло способствовать достижению таких целей. В итоге южнославянские политики нашли нужным порвать с Римом и искать решения этой задачи в сотрудничестве с противником папства — Никейской империей. С другой стороны, папство в своей политике по отношению к южнославянским странам оказалось перед противоречием, которого оно не смогло разрешить. Добившись установления формальных связей с Сербией и Болгарией, папский престол не решался заполнить их реальным содержанием, опасаясь, по-видимому, конфликтов и с разными слоями общества, и с правителями. Поэтому сама связь между этими южнославянскими странами и Римом оставалась хрупкой и могла быть легко разорвана. В конечном итоге контакты южнославянских правителей с Римом имели для их стран объективно благоприятные последствия, так как перспектива их более прочного соединения с Римом побудила главного наследника Византии — Никейскую империю признать самостоятельность Болгарской и Сербской Церквей. Эти соглашения способствовали полному обновлению связей Болгарии и Сербии с другими частями православного мира, и это не могло не оказать влияния на эволюцию отношений болгарского и сербского общества к латинянам в последующее время. -------------------------------
|
|
|
|
|
|