ПРЕПОДОБНОИСПОВЕДНИК СЕРГИЙ СРЕБРЯНСКИЙ

Кондак, Глас 2
Насладився Богомудре воздержания, и желания плотская ты успил еси, явися верою возвращаемъ, и яко живота древо райское процвел еси, Сергие отче священный.
 

Памятка духовным чадам
"Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться..."
Преподобноисповедник Сергий Сребрянский (Воронежский епархиальный вестник №12 (66-67) 2000 г.)
Дыхание вечности (слово в день памяти преподобноисповедника Сергия)
Покровительство святого (воспитанники духовной школы о преподобноисповеднике Сергии)

Обретение святыни
16 сентября 2006 г. в город Воронеж была принесена икона с частицей мощей преподобноисповедника Сергия (Сребрянского). Это событие было приурочено ко дню празднования Собора Воронежских святых и первому актовому дню Воронежской православной духовной семинарии.

Архимандрит Сергий (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский) родился 1 августа 1870 года в селе Тресвятском Воронежской губернии в семье священника. Как и большинство детей духовенства, Митрофан Васильевич закончил Духовную семинарию, однако не продолжил служения, а поступил в Варшавский ветеринарный институт. В Варшаве он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Владимировной Исполатовской, дочерью священника, служившего в Покровском храме села Владычня Тверской губернии, она окончила курс Тверской гимназии, собиралась работать учительницей и приезжала в Варшаву навестить родственников. 29 января 1893 года они обвенчались.
Митрофан Васильевич много размышлял о правильности выбора своего пути. В душе было пламенное желание служить людям, но он сомневался, достаточно ли для этого ограничиться внешним служением, стать специалистом и помогать народу, крестьянам всего лишь в ведении хозяйства. Ощущая неполноту такого рода служения, он решил вступить на поприще служения священнического.
2 марта 1893 года епископ Воронежский и Задонский Анастасий (Добрадин) рукоположил Митрофана Васильевича в сан диакона к Стефановской церкви слободы Лизиновки Острогожского уезда, а через год, 1 марта 1894 года, он был назначен окормлять 47-й драгунский Татарский полк. 20 марта того же года епископ Острогожский Владимир (Соколовский) рукоположил его в сан священника.
15 января 1896 года отец Митрофан назначен в Двинский военно-крепостной собор, а 1 сентября вступил в должность законоучителя Двинской начальной школы. В сентябре 1897 года священник был перемещен в город Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Великая княгиня Елисавета Феодоровна.
В Орле отец Митрофан всего себя отдал служению Богу и духовной помощи пастве. Он был утешителем для многих и прекрасным проповедником, слово которого впитывалось слушателями, как впитывается дождь в жаждущую влаги почву. Паства потянулась к искреннему и ревностному пастырю. Создался крепкий приход, и это позволило ему приняться за трудное дело постройки храма, которое он с успехом осуществил. Он создал в приходе библиотеку и школу. Все получаемые от благотворителей средства отец Митрофан жертвовал на храм, школу и библиотеку. В 1900 году он был награжден золотым наперсным крестом.
Летом 1903 года в Сарове состоялось торжественное прославление преподобного Серафима. На этих торжествах присутствовал и будущий подвижник. Здесь он был представлен Великой княгине Елисавете Феодоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием какого-либо лукавства.
В 1904 году началась русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с полком отправился и отец Митрофан. За семь лет служения полковым священником в Орле он настолько сжился со своей воинской паствой, что она стала для него как одна большая семья, с которой разделял все тяготы походной жизни. Везде, где представлялась возможность, священник со своими помощниками ставил походный храм и служил.
Во время служения в действующей армии отец Митрофан вел подробный дневник, который печатался в журнале «Вестник военного духовенства», а затем вышел отдельной книгой. Дневник дает полное представление о нем как о смиренном пастыре, верном своему священническому долгу. Здесь, в условиях походных трудностей, тяжелых боев, где солдаты и офицеры рисковали жизнью и часто погибали, он увидел, насколько русский человек любит свою Родину, с каким смирением отдает за нее свою жизнь, увидел и то, как лживо описывают столичные газеты происходящее на фронте, как будто это пишет не русская пресса, а неприятельская, японская. Здесь он увидел также и то, насколько глубоко разделился русский народ на православных и неверующих.
15 марта 1905 года отец Митрофан, как опытный пастырь и духовник, был назначен благочинным 61-й пехотной дивизии, в этой должности прослужил до окончания войны. 2 июня 1906 года он вместе с полком вернулся в Орел. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные во время войны, священник Митрофан 12 октября 1906 года был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.
В 1908 году Великая княгиня Елисавета Феодоровна усиленно трудилась над созданием Марфо-Мариинской обители. Проекты устроения обители были поданы от нескольких лиц. Подал свой проект и отец Митрофан; его решение настолько пришлось по душе Великой княгине, что именно его она положила в основу устроения обители. Для его осуществления она пригласила протоиерея Митрофана на место духовника и настоятеля храма в обители.
Подвижник привык к служению в Орле, где у него сложились самые теплые отношения с паствой. «Бывало, кончишь давать крест после обедни, а народ все идет и идет. С одним побеседуешь, другой просит совета, третий спешит поделиться своим горем — и так тянутся часы... матушка ждет меня обедать, да только я раньше пяти часов вечера никак из церкви не выберусь», — вспоминал отец Митрофан.
Не смея отказаться от предложения Великой княгини, он обещал подумать и дать свой ответ позже. На пути из Москвы в Орел вспомнил родную, горячо его любящую паству и представил, как тяжело будет расставание. От этих дум и воспоминаний его душа пришла в смятение, и он решил отказаться от предложения Великой княгини. В тот момент, когда он это подумал, то почувствовал, что у него отнялась правая рука. Он попытался поднять руку, но безуспешно: ни пальцами пошевелить, ни согнуть руку в локте не смог. Отец Митрофан понял, что это, видимо, Господь его наказывает за сопротивление Его святой воле, и тут же стал умолять Господа простить его и пообещал, если исцелится, переехать в Москву. Понемногу рука обрела чувствительность, и через два часа все прошло.
Он вынужден был объявить прихожанам, что покидает их и переезжает в Москву. Многие, услышав это известие, стали плакать и умоляли его не оставлять их. Видя переживание паствы, добрый пастырь не смог ей отказать и, хотя его настоятельно звали в Москву, все откладывал с отъездом, однако вскоре после этого он заметил, что у него без всякой видимой причины вновь начала распухать правая рука.
В это время из Москвы в Орел привезли чудотворную Иверскую икону Божией Матери. Отец Митрофан пошел помолиться и, стоя перед образом, пообещал, что примет бесповоротно предложение Великой княгини и переедет в Москву. С благоговением и страхом он приложился к иконе и вскоре почувствовал, что руке стало лучше, так он понял, что на переезд его в Москву и поселение в Марфо-Мариинской обители есть благословение Божие, с которым нужно смириться.
После этого, желая получить благословение от старцев, он поехал в Зосимову пустынь, где встретился с иеросхимонахом Алексием и другими старцами и поведал им о своих сомнениях и колебаниях: не будет ли дело, которое он на себя берет, свыше сил. Но они благословили его браться за дело.
Отец Митрофан подал прошение о переводе в обитель и 17 сентября 1908 года был назначен настоятелем Покровской и Марфо-Мариинской церквей на Большой Ордынке, поскольку сама обитель начала свою деятельность только с 10 февраля 1909 года, когда Великая княгиня Елисавета переехала в дом, предназначавшийся для обители.
Сама преподобномученица Елисавета в переезде отца Митрофана в только еще устрояемую обитель видела знак особого благоволения Божия. «Господь благословил это наше дело через священника, — писала она государю, — к которому в Орел издалека люди приезжали за утешением и поддержкой, — и вот оно мало-помалу начинается».
Отец Митрофан, поселившись в обители, сразу же принялся за дело, отдавшись ему всей душой. Он часто служил, не жалея сил, наставлял сестер, которые пришли жить в обитель.
«Те несколько сестер, — писала преподобномученица Елисавета, — что живут со мной, хорошие девушки, очень религиозные — но ведь и все наше служение основано на религии и живет ею. Батюшка их наставляет, три раза в неделю у нас бывают замечательные лекции, на которые приходят и гости. Потом еще на утреннем правиле батюшка читает из Нового Завета и говорит краткую проповедь... Чай пьем все вместе, и священник с матушкой тоже, заканчивается он беседой.
Батюшкины лекции очень интересные, просто исключительно, так как он не только глубоко верующий, но еще безгранично начитанный человек. Он начинает из Библии, заканчивает церковной историей и все время показывает, как и что сестры смогут говорить и чем помочь тем, кто испытывает душевные страдания... Здесь многие приезжают издалека в нашу маленькую церковь и обретают силы в его прекрасных простых проповедях и в исповеди. Это широкий человек, в котором нет ничего от ограниченного фанатика, целиком основывающийся на безграничной любви о Господе и всепрощении — истинно православный священник, строго придерживающийся нашей Церкви, для нашего дела — благословение Божие, так как он заложил основание, какое и должно быть. Скольких он вернул к вере, наставил на путь истинный, сколько людей благодарят меня за великое благо иметь возможность посещать его».
Настоятельница обители вполне поняла и оценила священника, которого им послал Господь. Она писала о нем государю: «Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью, такой скромной и высокой по ее безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что он скромный, чистый и человек Божий, Божий слуга в нашей Церкви».
Отец Митрофан вполне разделял христианское настроение Великой княгини, стремившейся в первую очередь спасти свою душу на пути самоотверженного служения ближним. Будучи автором проекта созидаемой обители, он вполне выразил ее смысл в написанном им пояснительном слове «Об открываемой в Москве Марфо-Мариинской обители милосердия».
9 августа 1916 года временно управляющий Московской епархией епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) представил в Синод прошение о награждении батюшки Митрофана митрой «за усердное служение его Святой Церкви, труды по обстоятельствам военного времени и полезную деятельность его в обители». Великая княгиня, у которой как у настоятельницы было испрошено согласие, с радостью присоединилась к решению наградить его за безупречную и усердную службу.
«Я хочу работать для Бога и в Боге, — писала в 1909 году преподобномученица Елисавета государю, — для страждущего человечества, а в старости, когда мое тело уже не сможет трудиться, я надеюсь, Господь даст мне возможность отдохнуть и помолиться — о деле, мною начатом. И тогда я уйду из деятельной жизни и буду готовить себя для того большого дома. Но пока у меня есть здоровье и силы, а [кругом] столько [несчастья], и шаги Христа-Кормчего [слышны] посреди страждущих, и в них мы помогаем Ему».
Но Господь судил иначе. На поприще христианской деятельности Великая княгиня Елисавета прослужила до мученического венца. Вместе с ней до самого закрытия обители трудился и протоиерей Митрофан. Наступил 1917 год — февральская революция, отречение государя, арест Царской Семьи, октябрьский переворот.
Почти сразу после революции был совершен набег вооруженных людей на Марфо-Мариинскую обитель. Н. Е. Пестов так изложил рассказ отца Митрофана об этом событии: «К обители подъехал грузовик, в котором находилось несколько вооруженных солдат с унтер-офицером и одним студентом. Студент, видимо, не имел понятия, как обращаться с оружием. Он держал все время в руке револьвер, направляя дуло на всякого говорящего с ним. Сошедший с автомобиля отряд потребовал провести их к начальнице обители. Туда же сестры вызвали и священника.
— Мы пришли арестовать сестру императрицы, — заявил возглавляющий отряд унтер-офицер. А студентик подступил к матушке, направив на нее дуло своего револьверчика. Матушка с обычным для нее спокойствием положила руку на протянутый к ней револьвер и сказала:
— Опустите свою руку, ведь я же женщина!
Смущенный ее спокойствием и улыбкой, студент сразу же сник, опустил руку и тотчас исчез из комнаты. Отец Митрофан обратился к солдатам:
— Кого вы пришли арестовывать? Ведь здесь нет преступников! Все, что имела матушка Елисавета, она отдала народу. На ее средства построена обитель, церковь, богадельня, приют для безродных детей, больница. Разве все это преступление?
Возглавляющий отряд унтер, вглядевшись в батюшку, вдруг спросил его:
— Батюшка! Не вы ли отец Митрофан из Орла?
— Да, это я.
Лицо унтера мгновенно изменилось. Обращаясь к сопровождавшим его солдатам, он сказал:
— Вот что, ребята! Я остаюсь здесь и сам обо всем распоряжусь. А вы поезжайте обратно.
Солдаты, выслушав слова священника и поняв, что они затеяли не совсем ладное дело, подчинились и уехали обратно на своем грузовике».
Однако вскоре Великая княгиня была арестована. Незадолго перед арестом она передала общину попечению протоиерея Митрофана и сестры-казначеи. Великая княгиня была увезена на Урал, в Алапаевск, где 5 (18) июля 1918 года приняла мученическую кончину.
20 марта 1919 года исполнилось двадцать пять лет священнического служения протоиерея Митрофана. В этот день его многочисленные духовные дети поднесли ему поздравительный адрес, полный искреннего чувства благодарности к своему пастырю, который был верен им и в дни мира, и на полях войны, и в годину еще худших и горших испытаний.
В письме они, в частности, писали: «Вашими попечениями благоустроенная святая обитель как светоч сияет среди облегающего мрака зла и скорбей. Только в ней, в святых ее храмах, за благолепным богослужением ее, назидательными беседами Вашими и поучениями мы и находим себе теперь единственную отраду и утешение. Сюда несем и скорби свои, и недоумения, и сомнения, и недуги душевные и телесные — и всегда оживаем душою, ободряемся, освящаемся благодатными таинствами, врачуем недуги и от суеты и скорби земной возносимся духом горе!..»
25 декабря 1919 года Святейший Патриарх Тихон, хорошо знавший протоиерея Митрофана, благодаря его за многие труды, преподал ему первосвятительское благословение с грамотой и иконой Спасителя. В это время решился для подвижника и его супруги Ольги вопрос о монашестве. Много лет живя в супружестве, они воспитали трех племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом Божию волю, призывающую их к особому христианскому подвигу, они дали обет воздержания от супружеской жизни. Долгое время этот подвиг был для всех скрыт, но когда произошла революция и наступило время всеобщего разрушения и гонений на Православную Церковь, они решили принять монашеский постриг. Постриг был совершен по благословению святителя Патриарха Тихона. Протоиерей Митрофан был пострижен с именем Сергий, а Ольга — с именем Елисавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел иеромонаха Сергия в сан архимандрита.
В 1922 году безбожные власти произвели изъятие церковных ценностей из храмов. Многие священнослужители были арестованы, некоторые расстреляны. Одним из предъявляемых обвинений было чтение в храмах Патриаршего послания, касавшегося изъятия церковных ценностей. Отец Сергий вполне разделял мысли Патриарха и считал, что не следует, во избежание кощунств, отдавать церковные сосуды. И хотя изъятие ценностей из храмов обители произошло без всяких недоразумений, архимандрит Сергий все же был арестован за оглашение 23 марта 1923 года в храме послания Патриарха. Пять месяцев он томился в тюрьме без предъявления обвинения, а затем был выслан на один год в Тобольск. Здесь он познакомился и близко сошелся с Тобольским подвижником Феодором Ивановым, впоследствии принявшим мученическую кончину.
Из ссылки архимандрит Сергий вернулся в Москву 27 февраля 1925 года. Он поселился в прежней квартире.
Однако недолго пришлось архимандриту Сергию прослужить в Марфо-Мариинской обители. В 1925 году власти приняли решение ее закрыть, а насельниц сослать. Часть здания была отобрана под поликлинику. Некоторые из ее работников решили отобрать обительскую квартиру у отца Сергия и для этого донесли в ОГПУ, обвинив его в антисоветской агитации среди сестер обители, будто он, собирая их, говорил, что советская власть преследует религию и духовенство. На основании этого доноса 29 апреля 1925 года отец Сергий был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. В течение некоторого времени он не знал о причине своего ареста.
Матушка Елисавета, узнав, в чем его обвиняют, принялась хлопотать о его освобождении. Она написала заявление, которое подала Владимиру Черткову, работавшему в учреждении под названием «Осведомление и экспертиза по делам религиозных течений». Чертков поддержал просьбу и, сопроводив своими пояснениями, направил заявление 25 июня 1925 года заместителю начальника 6-го отделения секретного отдела ГПУ Тучкову. 30 июня дело было рассмотрено и принято решение освободить священника. 2 июля Коллегия ОГПУ прекратила дело, и подвижник был освобожден.
Марфо-Мариинская обитель в это время была закрыта, а сестры арестованы. Некоторые из них были сосланы относительно недалеко — в Тверскую область, но большинство — в Казахстан и Среднюю Азию.
Отец Сергий и матушка Елисавета выехали в село Владычня Тверской области и поселились в бревенчатом, покрытом дранкой одноэтажном доме, в котором когда-то жил отец матушки, протоиерей Владимир Исполатовский. Первое время архимандрит Сергий не служил, но часто ходил молиться в Покровский храм, в котором стал служить в 1927 году.
Сразу же по приезде, а еще более после того как отец Сергий стал служить во Владычне, его стали посещать многие духовные дети. Среди окружающих он был известен как молитвенник и человек святой жизни. Люди стали обращаться к нему за помощью, и некоторые по своей вере и молитвам праведника получали исцеления. Подвижник использовал отпущенное ему время для научения в вере, поддержки и просвещения ближних. Духовные дети привозили ему продукты и одежду, большую часть которых он раздавал нуждающимся.
Но в селе были люди, которые ненавидели Церковь, хотели ради забвения своих грехов забыть о Боге. Они относились враждебно к отцу Сергию за его открытую проповедническую деятельность. Жизнь, которую он проводил, обличала их совесть, и, вознамерившись его уничтожить, они обратились за помощью к власти.
Вскоре отец Сергий был вновь арестован, но «материалов» для создания «дела» недоставало, и 14 февраля следователи допросили жителей села Владычня, оставляя в деле показания лишь тех свидетелей, которые подтверждали обвинение. Но и через призму искаженных свидетельств видно, что он был для народа подлинным старцем и подвижником, по молитвам которого совершались исцеления многих недужных.
«Священника Сребрянского знаю постольку, поскольку со всей округи к нему съезжаются крестьяне для получения исцеления от недугов. Эта тяга шла и тогда, когда он не служил в церкви, приемы шли на дому...
Поп Сребрянский в округе слыл за святого человека, исцелителя, народ приезжал к нему на квартиру...».
Был допрошен второй священник, служивший в Покровском храме во Владычне. Отвечая на вопросы следователя, он сказал: «Священника Сребрянского я знаю с момента приезда его в село Владычня, в каком году приехал, не помню, год или больше он не служил, но народ его посещал, зачем было посещение, я не знаю, иногда я с ним беседовал, так как он мне рассказывал про чудо, совершившееся при вскрытии мощей Митрофана Воронежского: «Один комиссар при вскрытии мощей взял икону Митрофана, каковую принес домой и бросил на пол, сказав квартирной хозяйке: «Вот вашего Бога бросаю и Он меня не наказывает». И вдруг с ним сделалось плохо, заболел, стал просить, чтобы его отвели к мощам Митрофана, что и выполнили, и там он выздоровел».
Больше разговора с ним не было или, вернее, говорили по обыденным вопросам, так он рассказывал, что видел царя Николая во время открытия мощей Серафима Саровского и что было там очень торжественно. Раньше, когда еще я не знал Сребрянского, я читал его книжку о русско-японской войне, основная мысль, проводившаяся в ней, была приучить народ к вере, царю и Отечеству...
Надо отметить, что он был очень хороший проповедник, но проповеди касались исключительно религиозных вопросов».
10 марта власти допросили исповедника. Рассказав о своей службе в качестве полкового священника, отец Сергий продолжал: «С 1904 по 1906 год был на театре военных действий в Манчжурии, награды: скуфья и камилавка. За войну мною получены военные награды: Анна 3-й степени, Анна 2-й степени, Владимир 4-й степени и по окончании русско-японской войны мною получен наперсный крест на Георгиевской ленте. С 1909 года по 1918 служил в Москве настоятелем церквей и духовником Марфо-Мариинской обители милосердия; с 1910-го по 1918 год настоятельницей была Елисавета Феодоровна Романова, проект создания этой обители мой... В 1905 году был издан мой дневник о русско-японской кампании, в каковом описаны дни пребывания на фронте, а также выдержки из моих проповедей. К революционерам я относился как к крамольникам, нарушавшим спокойствие в стране, хотя программ партий я не знал и сам в каких-либо обществах не состоял. В проповедях я отмечал, что их, крамольников, надо выдавать в руки правосудия; убийство Сергея Александровича Каляевым на меня в то время произвело сильное впечатление, я считал, что он сделал преступный шаг против Отечества. События в Москве и других городах в 1905 году я считал преступными как идущие против царя, Отечества и Церкви. Сам я лично революционеров и кого-либо не выдавал властям, и их даже не знал и не видел. О моей деятельности полностью описано в моей книге. Вообще до революции 1917 года я веровал в монархию как орган управления, но по рассказам Елисаветы Феодоровны о жизни двора бывшего царствовавшего дома я был разочарован в людском составе монархического аппарата. В данное время я о монархии как виде управления не говорил, были случаи, когда я говорил со священником Хреновым, что Николай II на меня произвел как человек хорошее впечатление, но виделся я с ним в течение нескольких минут в Сарове при открытии мощей Серафима; встреча эта была случайной, и по его просьбе я освятил только иконы; был еще случай в 1904 году, когда Николай II проездом через город Орел был во время службы в церкви, где я служил, но разговора я с ним не вел. Проживая последнее время во Владычне, я агитацию против советской власти не вел, иногда в беседах с Хреновым говорили, что «тяжело стало жить, создание колхозов теоретически хорошо, но народу трудно осознать, как пойдет это практически, но если удастся, то это большой сдвиг»; в проповедях я говорил об уравнении бедных и богатых на началах Христианской Церкви. Ко мне приходили верующие за помощью от болезней, указывая, чтобы молитвой изгнал беса; я верую и в то, что есть возможность вселения в человека беса, но сам только служил молебен, а также посылал к врачу.
Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю...».
На этом следствие было закончено, 23 марта составлено обвинительное заключение: «Обвиняемый Сребрянский, будучи служителем культа, с дореволюционного времени по 1930 год имеет непрерывную цепь активной борьбы против революционного движения... Выпущенная книга «Дневник священника 51-го драгунского Черниговского Ее Императорского Высочества Великой княгини Елисаветы Феодоровны полка Митрофана Сребрянского» ярко рисует жизнь и деятельность обвиняемого как монархиста и его борьбу с революционным движением в 1905 году. Основную мысль, вложенную в книгу, можно охарактеризовать словами обвиняемого: «крепкая вера в святые принципы — вера, царь и святая Родина».
Учитывая, что волна революционного движения захватывает массы, Сребрянский призывал к беспощадной борьбе с революционерами: «Не будем не только слушаться крамольников, но, наоборот, постараемся образумить их, обличить, привлечь к послушанию Богу и царю, а если не пожелают, то без укрывательства и послабления отдать их в руки правосудия».
Убийство князя Сергея Александровича революционером Каляевым вызвало бурю негодования со стороны обвиняемого: «Гнусное убийство великого князя Сергея Александровича страшно поразило меня. Злодеи, вы кричите о свободе, а сами действуете насилием, Царство Небесное мученику за правду».
Революция в столице вызвала также нападки со стороны обвиняемого: «Нашлось так много изменников, фальшивых русских, устраивающих стачки, требующих позорного мира...»
Октябрьская революция в Сребрянском не произвела сдвигов, в 1922 году он усиленно поддерживает контрреволюционное воззвание Святейшего Патриарха Тихона об укрытии церковных ценностей, за что был присужден коллегией ОГПУ к высылке. Эта мера воздействия также не произвела переворота, приехав в район сплошной коллективизации, Сребрянский в целях поднятия авторитета стал выдавать себя за «святого человека», толпы женщин стекались для излечения болезней...
Обвиняется в том, что, являясь сторонником монархического порядка управления, систематически вел антисоветскую агитацию с целью срыва проводимых мероприятий советской власти в деревне, используя религиозные предрассудки масс».
7 апреля 1930 года отца Сергия приговорили к пяти годам ссылки в Северный край. Священнику было тогда шестьдесят лет, после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело заболел миокардитом. Крестьянские хозяйства были разорены. Хлеб продавался только по карточкам и в самом ограниченном количестве. Выжить в ссылке можно было только, если присылались посылки. Но они доходили лишь в то время, когда по реке было пароходное сообщение, которое прекращалось на зимний период и на время, пока сплавлялся лес.
Архимандрита Сергия поселили в одной из деревень на реке Пинеге. Здесь жило много сосланного духовенства. Сюда к нему приехали монахиня Елисавета и Мария Петровна Заморина, знавшая подвижника еще в период его служения в Орле; впоследствии она приняла монашество с именем Милица. Ссыльные священники работали здесь на лесоразработках и сплаве леса. Отец Сергий работал на ледянке — вел по ледяной колее лошадь, тащившую бревна. Эта работа хотя и была легче пилки и рубки в лесу, но требовала большой ловкости и спорости. Старец, монахиня Елисавета и Мария Петровна жили в домике как маленькая монастырская община. Благодаря своей подвижнической жизни, постоянной молитвенной настроенности, духовным советам и умению утешать страждущих в самых тяжелых их обстоятельствах батюшка вскоре стал известен как глубоко духовный старец, которому многие поверяли свои беды, в молитвенное предстательство которого верили.
Несмотря на болезнь и преклонный возраст, он с помощью Божией выполнял норму, данную начальством. Когда ему приходилось корчевать пни, делал это один и в короткое время. Иногда смотрел на часы, интересуясь сам, за какое время ему удастся выкорчевать пень, над каким, бывало, трудились несколько человек.
С местным начальством у отца Сергия сложились самые благоприятные отношения, все любили святого старца и неутомимого труженика, который со смирением воспринимал свою участь ссыльного. Детям он вырезал и склеил, а затем раскрасил макет паровоза с пассажирскими и товарными вагонами, которых дети не видели еще ни разу в своей жизни по дальности от тех мест железных дорог.
Через два года ссылки власти из-за преклонного возраста священника, его болезней и за успешно выполняемую работу решили его освободить. В 1933 году отец Сергий вернулся в Москву, где пробыл один день — простился с закрытой и разоренной обителью и выехал с монахиней Елисаветой и Марией Петровной во Владычню.
На этот раз они поселились в другом доме, который был куплен его духовными детьми. Это была небольшая изба с русской печью, кирпичной лежанкой и просторным двором. Здесь прошли последние годы жизни старца. Покровский храм во Владычне был закрыт, и отец Сергий ходил молиться в Ильинский храм в соседнее село. Впоследствии власти стали выказывать неудовольствие по поводу его появления в храме, и он был вынужден молиться дома. Последний период жизни подвижника стал временем старческого окормления духовных детей и обращавшихся к нему страждущих православных людей, что было особенно существенно тогда, когда большинство храмов было закрыто и многие священники были арестованы.
Во время Второй мировой войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась воинская часть и предполагался здесь большой бой. Офицеры предлагали жителям уйти дальше от передовых позиций, кое-кто ушел, а отец Сергий и монахини Елисавета и Милица остались. Почти каждый день над расположением воинской части летали немецкие самолеты, но ни разу ни одна бомба не упала ни на храм, ни на село. Это было отмечено и самими военными. Однажды старец пошел на другой конец села со Святыми Дарами причащать тяжелобольного. Идти нужно было мимо часовых. Один из них остановил батюшку и, пораженный видом убеленного сединами старца, бесстрашно шедшего через село, сказал: «Старик, тут кто-то молится.»
Неожиданно часть была снята с позиции, так как бои развернулись на другом направлении, неподалеку от села Медного. Местные жители, очевидцы этих событий, приписывают чудесное избавление села от смертельной опасности молитвам отца Сергия.
За исповеднический подвиг, за праведную жизнь и глубокое смирение Господь даровал подвижнику дары прозрения и исцеления. Со смирением отец Сергий рассказывал как-то Н. Соколовой, что люди считают его прозорливым. «А это действует благодать священства, — говорил он. — Вот пришел ко мне этим летом молоденький пастушок. Плачет, убивается. Три коровы у него из стада пропали.
— Меня, — говорит, — засудят, а у меня семья на руках.
— А ты где искал их? — спрашиваю.
— Да двое суток и я, и родные, и товарищи всю местность кругом обошли — нет трех коров! Погиб я теперь!
Мы пошли с ним к развалинам разрушенной церкви, которые метрах в двухстах от избушки моей. Там горка разбитых кирпичей на месте престола. А перед Богом ведь все равно это место святое — там, где алтарь был. Там Таинство свершалось, там благодать сходила. Вот мы с пастухом помолились там Спасителю, попросили Его помочь нам найти коровушек. Я сказал пастуху:
— Иди теперь с верой на такой-то холм, садись и играй в свою свирель, они на звук к тебе сами придут.
— Ох, батюшка, да мы там с братьями все кустики уж облазили!
Ну и на самом деле так вышло. Сидел пастух и играл на своей дудочке, а к нему в течение получаса все три коровы пришли. «Смотрю, — говорит, — рыжая из кустов выходит, за ней вскоре и белянка... Немного погодя и третья показалась! Как из земли выросли!»
В деревне Губка Тверской области, как свидетельствует уроженка этих мест Тамара Иоанновна Круг, у одной девушки заболела нога, и болезнь приняла настолько тяжелый характер, что врачи посоветовали ей ехать в Тверь в областную больницу и делать операцию. Прежде чем ехать в больницу, девушка со своей матерью пришла к отцу Сергию. Он помолился об исцелении болящей и сказал:
— В больницу поезжайте, но вы вскоре вернетесь.
Перед выездом в Тверь они сообщили близким, что болезнь приняла такой характер, что требуется встретить больную на вокзале, а иначе она не дойдет. Дочь с матерью сели в поезд в Лихославле и отправились в Тверь. И в поезде произошло полное исцеление больной, так что, когда они приехали в Тверь, девушка вышла на перрон совершенно здоровой.
В последние годы жизни архимандрита Сергия, начиная с 1945 года, его духовником был протоиерей Квинтилиан Вершинский, служивший в Твери и часто приезжавший к старцу. Отец Квинтилиан сам несколько лет пробыл в заключении и хорошо знал, что такое нести тяготы и горечь гонений в течение многих лет. Он вспоминал об отце Сергии: «Всякий раз, когда я беседовал с ним, слушал его проникновенное слово, передо мной из глубины веков вставал образ подвижника-пустынножителя... Он весь был объят Божественным желанием... Это чувствовалось во всем, особенно когда он говорил. Говорил он о молитве, о трезвении — излюбленные его темы. Говорил он просто, назидательно и убедительно. Когда он подходил к сущности темы, когда мысль его как бы касалась предельных высот христианского духа, он приходил в какое-то восторженно-созерцательное состояние и, видимо, под влиянием охватившего его волнения помыслы его облекались в форму глубоко душевного лирического излияния.
«Звонят ко всенощной, — говорил он, — к молитве сладостной, вхожу в храм... Полумрак, мерцают лампады, чувствуется запах ладана, веяние чего-то неземного, вечного, чистого и сладостного, все замерло... Чувствуется присутствие великой творческой силы, всемогущей, премудрой, благой, которая вот-вот сейчас вспыхнет и начнет творить... Трепетно жду... когда же окончится это таинственное безмолвие и раздастся могучий Божий голос: «Да будет вселенная и жизнь в ней!» Вдруг слышу: «Восстаните. Господи, благослови». «Слава Святей...» Непосредственно за сим поется псалом «Благослови, душе моя, Господа», которым псалмопевец Давид изображает творение мира... Что скажу я, ничтожный, о чувствах, наполнявших мою душу в это время. Не стыжусь сознаться, что почти всегда я в это время плакал слезами умиления, восторга духовного от воспоминания и переживания дивной, творческой, животворящей деятельности Святой Троицы, так чудно изображавшейся этим обрядом — обхождением храма с каждением. Так ясно сознавала душа моя необходимость этой деятельности Божией для людей, и я молился, каялся в грехах, благодарил Господа за все, за все в жизни мира, лично моей, просил, умолял не оставлять нас одинокими... Мне было радостно невыразимо на душе, когда я видел, ощущал, переживал это единение Бога и человека, Бога и всего мира с его животными, птицами, рыбами, растениями, цветами. Мне казалось, что я изольюсь слезами радости и восторга...»
Перед мысленными созерцательными взорами старца раскрывается таинственный духовный мир с неисчерпаемыми красотами и умилением... Он в миру вел жизнь пустынника. Несомненно, эта способность созерцания стояла в связи с его душевной чистотой. Его ангельская чистота и бесстрастие, которыми была проникнута последняя предсмертная исповедь, принимаемая мною от него, привела меня в какой-то священный ужас. Я после этого понял душевное состояние Петра, когда он воскликнул: «Господи, отойди от меня, ибо я человек грешный». В нем меня все удивляло, все было необыкновенно. Удивляло его незлобие. Как-то раз он заметил мне: «Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться». В беседах его не было даже и тени неприязни к людям, хотя он и много страдал от них. Не менее поразительно было и смирение его. Как-то раз он сказал мне: «Вы счастливы, очень счастливы, ибо стоите у престола Божия, а я вот за свои грехи и недостоинство лишен этой милости Божией». С людьми он был необыкновенно кроток и ласков. В душе собеседника он быстро находил больное место и врачевал. Несомненно, он имел дар утешать людей. Это я испытал на себе. Как-то раз я пришел к нему с тяжелым чувством на душе; лишь только переступил порог его убогой хижины, он с трудом встает со своего стула; ноги его уже плохо держали, сложивши крестообразно руки на груди, устремив свой взор кверху, вместо обычного приветствия он говорит мне: «Я страдаю и молюсь за Вас»; помолчав немного, продолжил: «Если бы Вы только знали, какой Вы счастливый, какая милость Божия почивает над Вами». На этом речь его оборвалась. Я не посмел искушать его вопросами. Когда я уходил от него, мне кажется, что я всю тяжесть души своей оставил у его ног.
Пошел я от него радостный, хотя скорби меня долго не покидали, однако я переносил их уже с удивительным благодушием. Несомненно, он имел дар постоянной молитвы. «Бывало, придешь к нему, — говорила мне местная обывательница, — а он, сердешный, стоит в переднем углу на коленочках, поднявши руки кверху, как мертвый, постоишь, бывало, так и пойдешь...»
«Наступило приснопамятное весеннее утро, — вспоминал отец Квинтилиан. — На востоке загоралась заря, предвещавшая восход весеннего солнца. Еще было темно, но около хижины, где жил старец, толпились люди; несмотря на весеннюю распутицу, они собрались сюда, чтобы отдать последний долг почившему старцу. Когда я вошел в самое помещение, оно было забито народом, который всю ночь провел у гроба старца. Началось отпевание. Это было сплошное рыдание. Плакали не только женщины, но и мужчины...
С большим трудом вынесли гроб через малые узенькие сенцы на улицу. Гроб хотели поставить на дровни, нести на себе его на кладбище было невозможно, ибо дорога на кладбище представляла местами топкую грязь, местами была покрыта сплошной водой. Тем не менее из толпы неожиданно выделяются люди, поднимают гроб на плечи... потянулись сотни рук, чтобы хотя бы коснуться края гроба, и печальная процессия с неумолкаемым пением «Святый Боже» двинулась к месту последнего упокоения. Когда пришли на кладбище, гроб поставили на землю, толпа хлынула к гробу. Спешили проститься. Прощавшиеся целовали руки старцу, при этом некоторые как бы замирали, многие вынимали из кармана белые платки, полотенца, маленькие иконки, прикладывали к телу усопшего и снова убирали в карман.
Когда гроб опускали на дно могилы, мы пели «Свете тихий». Песчаный грунт земли, оттаявшие края могилы грозили обвалом. Несмотря на предупреждение, толпа рванулась к могиле, и горсти песка посыпались на гроб почившего. Скоро послышались глухие удары мерзлой земли о крышку гроба.
Мы продолжали петь, но не мы одни. «Граждане, — послышался голос, — смотрите! Смотрите!» Нашим взорам представилась умилительная картина. Спустившийся с небесной лазури необычайно низко, над самой могилой делал круги жаворонок и пел свою звонкую песню; да, мы пели не одни, нам как бы вторило творение Божие, хваля Бога, дивного в Своих избранниках.
Скоро на месте упокоения старца вырос надмогильный холмик. Водрузили большой белый крест с лампадой и надписью: «Здесь покоится тело священноархимандрита Сергия —протоиерея Митрофана. Скончался 23 марта 1948 года. «Подвигом добрым подвизахся, течение жизни скончав».
Еще при жизни батюшка говорил своим духовным детям: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете на мою могилку и скажете, что нужно, и я, если буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».
После кончины архимандрита Сергия почитание его как подвижника и молитвенника не только не уменьшилось, но со временем еще более возросло. Многие верующие приходят на могилу отца Сергия помолиться, получить духовное утешение и заступничество. Иногда благодатные знаки того, что батюшка помнит о своих духовных детях, выражаются в чудесных знамениях.
Однажды приехали на могилу отца Сергия его духовные дети из Орла — Елизавета и Ольга Гришаевы. Они помолились, посидели у могилы и стали печалиться и сокрушаться, что теперь у них нет батюшки и ничего он им не скажет. И вдруг в этот момент они почувствовали, что кругом разлилось необыкновенное благоухание, которое они обе явственно ощутили, связав его с отцом Сергием. Это благоухание сопровождало их на всем пути с кладбища и следовало за ними до конца поля.
Преподобноисповедник Сергий (Сребрянский) прославлен в лике святых новомучеников и исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года.