|
«Путешествие утлой ладьи по бурному
житейскому морю» — так называется книга воспоминаний послушника
Симеона (Семена Васильевича Хрущова), написанная им по благословению
оптинских старцев. Главу из книги «Скорый ответ на молитву святителю
Митрофану» мы предлагаем вниманию читателей.
Наскучив возмущающими душу обстоятельствами, я
решился поехать успокоиться в Задонский монастырь, куда приехал я
перед масленицей еще в мясоед, так что успел до масленицы
познакомиться с братиею и с отцом архимандритом Самуилом, который
приказал мне немедленно отвести келью возле флигеля самого
затворника Георгия Алексеевича Машурина, у которого тогда было два
келейника: Николай Иванович, из капитанов, впоследствии иеросхимонах
Нафанаил, и Ириней, который был постоянно при гробе новоявленного
угодника святителя Тихона.
Здесь, в монастыре, меня поместил Господь именно затем, чтоб я
стряхнул несколько с себя прилипшую ко мне опять мирскую пыль, и
послал мне духовника, человека опытного и духовного, который
требовал от меня послушания и исполнения его отеческих советов. Он
мне советовал приобщаться Святых Таин как можно чаще, настроил мой
ум к благотворной молитве: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий,
помилуй мя, грешного», научил меня внутреннему ее употреблению и
настроил меня к легчайшему и удобнейшему вхождению внутрь себя.
Когда я у него требовал книги, он мне не давал, а обещал дать и
предлагал «Добротолюбие» (книга, в которой соединены вместе творения
двадцати святых отцов). Я неоднократно просил сочинения Иоанна
Лествичника; а он все-таки предлагал «Добротолюбие»; наконец, я,
чтобы усилить мою просьбу, написал к нему записку, прося Лествичника.
Он написал мне строгий ответ за мое непослушание и прислал мне опять
«Добротолюбие»; и с тех пор я с этой истинно боговдохновенной книгой
не расставался. Она была моим руководителем и учителем.
Но чтобы не скрыть от читающих, насколько я был косен сердцем,
почитаю полезным рассказать следующее происшествие. Во вторник на
святой неделе ходил я по монастырю с одним учителем духовного
училища, священником отцом Димитрием; он между прочим говорит мне:
«Вы знакомы с отцом архимандритом Самуилом, а у меня к вам есть
просьба: сходите к нему и попросите у него опять брошюру-трактатец о
нетлении мощей». Я ему отвечаю: «С удовольствием», и пошел тотчас к
отцу архимандриту. Он выносит мне просимую книгу, подает с нею
вместе другую и говорит: «Прочтите-ка вот и эту: об открытии святых
мощей святителя Митрофана и о чудесах его». Это было уже часов 8
вечера. Я вышел от отца архимандрита и походил еще по монастырю с
отцом Димитрием, отдал ему брошюру о нетлении мощей, а сам пошел в
свою келью читать.
У меня был со мною дворовый мой человек Евдоким, который жил в
особом сарайчике, и как я никогда тогда не ужинал, то он после
вечернего чаю отправлялся к себе и уже ко мне никогда ночью не
входил. У меня был треугольничек в углу, на котором стояли иконы и
горела лампада; стоял и образ святителя Митрофана. Треугольничек
низенький, так что мне удобно было сесть и положить книжку. Я часам
к 11 прочел ее всю и все чудеса, угодником совершенные, и дошел до
молитвы к святителю Митрофану — и, как живому, говорю ему: «Угодник
Божий! Вот ты какие чудеса творил — стало быть, ты жив, и я этому
верю; итак, услышь же ты молитву мою! Ты видишь, что, не испытывая
тебя, я обращаюсь к тебе; а потому что не к кому мне обратиться:
много есть молитв, псалмов, канонов, какие же из них приятны Богу и
которыми из них удобнее получить доступ к Нему? Угодник Божий, молю
тебя, услышь меня; но не являй надо мною какого-либо чуда или
явления; я знаю, что я их недостоин; да к тому ж я подумаю, что и
сатана принял на себя образ Ангела света; а ты меня вразуми так,
чтобы я только видел по твоему имени, что тот ответ или вразумление
от тебя. Угодник Божий! Научи ты меня молиться».
В это самое время, около полуночи, вдруг двери растворяются — и
вбегает ко мне в тулупе раздетый совсем мой человек Евдоким и
говорит: «Барин! От Митрофана угодника из Воронежа сейчас пришел
один глухонемой, которого угодник исцелил, и он ничего больше не
говорит, как только: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя
грешного! Христос воскресе! Слава Тебе, Господи, слава Тебе!». Он
только пришел, поужинал, да и пошел прямо в Соловецкий монастырь».
Это меня так удивило, поразило, испугало, что я от этой
неожиданности затрясся и с испугу спрашиваю человека: «Зачем это ты
пришел, зная, что я никогда не велю ко мне приходить — да еще и в
такое время?». А он мне отвечает: «Простите, барин, Христа ради; я
знал, что нельзя к вам входить; да я никак уснуть не мог; все кто-то
меня будит и говорит, чтобы я пошел и рассказал вам это. Покойной
ночи желаю, теперь я усну». И он ушел. А я остался как остолбенелый.
Это меня так ошеломило, что я сижу и думаю: вот как угодник скоро
услышал и какой скорый ответ дал! Да еще и как верно и
соответственно моей молитве! Да и как обличительно!
Ведь, стало быть, я такой же глухой и немой. Мало того что мой
духовник приказывал мне творить молитву Иисусову по 500 и по 1000
раз, читать «Добротолюбие», где больше двадцати святых отцов то же
утверждают, наконец, четки, которые носят монахи, тоже
свидетельствуют силу, святость и необходимость этой молитвы; а я
все-таки никому не верю, да еще и дерзаю беспокоить угодников Божиих.
Стало быть, исцелевший-то ушел в Соловецкий, а я, глухой и немой,
остался. С этих пор я признал плодотворность и величайшую пользу
этой молитвы; а сверх того Господь мне дал несколько уразуметь и
смысл и силу каждого слова, в ней заключающегося, так что отчасти
для пользы немощных и неразумных, таких как я, долгом поставляю
немного вкратце о сем сказать. Чрез самопредание мы усваиваем себя
Господу, то есть желаем, чтобы Он был в нас распорядителем и с нами
все делал по Своему изволению. Следовательно, когда мы говорим:
«Господи, мы себя Тебе вручаем, чтобы Ты был нашим Господином,
защищал, сохранял и заступал нас»; говоря «Иисусе», что значит
«Спасителю», мы помышляем, чтобы Он и нашим был Спасителем, ибо Он
спасает лишь тех, которые желают спасения и знают, в чем оно
состоит. Называя Его Иисусом, мы как бы просим Его в то же время,
чтобы Он дал нам уразуметь, что значит Им содеваемое спасение, и
чтобы Он дал нам истинное оного желание. Говоря: «Христе» («Христос»
значит «помазанник»), мы помышляем, что как Он есть Христос, Богом
помазанный по преимуществу, полнотою Божества Духа Святого для нас,
то чтобы Он и нас соделал причастниками этого помазания, потому что
мы в силу оного и дерзаем называться христианами. Итак, из этого
следует усмотреть, какие важные преимущества чрез эту краткую
молитву испрашиваем мы у Христа.
А сверх того мы должны помнить, что и Отец Небесный дарует нам все
блага ради Христа и что, призывая Иисуса Христа, мы вместе с Ним
воздаем самое богоприятное Богопоклонение и Отцу Небесному, ибо Он
только и услаждается тем, что Сыном и чрез Сына и в Сыне Ему
приносится. Самопредание есть предоставление или отдание себя в
руки, то есть в волю Божию. Хотя никто столько несмыслен не будет,
чтобы не понимать, что мы и без того принадлежим Богу и что,
конечно, мы все в руках Божиих; но вопрос не в том, в руках ли мы
Божиих, а в том, довольны ли мы тем, что мы в руках Его, желаем ли
мы принадлежать Ему и хотим ли по крайнему нашему разумению
принадлежать Ему — быть довольными тем, что Он с нами сделает, и
соглашаемся ли мы по мере сил наших исполнять Его волю. При этих-то
условиях самопредание имеет три степени.
Первая. Предание своего здравия, имения, обстоятельств.
Вторая. Предание своего ума, воли, способностей душевных и телесных,
познаний, расположений, влияний.
Третья. Предание всего, что до нас лично касается, и всего нас
окружающего; все сие составляет самопредание полное; а с отвержением
моего «я», то есть предвоспринятых мнений, умствований,
самонадеянности, самосохранения, упорного в них пребывания и
настойчивости в них вопреки доказанной истине, — составляет
отвержение себя. А самопредание с самоотвержением, сопутствуемое с
посильным исполнением заповедей, составляет жизнь в Боге, или
святость.
Вот те понятия, которые мне дано было внутренне уразуметь; но дано
было вместе ощутить опытом и внутренний мир, внутреннее молчание, в
котором я, молитвами и наставлениями духовного моего отца иеромонаха
Ионы и известного затворника Георгия Алексеевича, упражнялся.
У меня сделалась под ложечкой ужасная боль, которая до того была
сильна, что сделалась опухоль; но она не только не препятствовала,
а, напротив, еще более способствовала мне ко внутреннему возвращению
к себе. Я этого не понимал; а уж после узнал от затворника Георгия
Алексеевича, который сам обнажил мне свою грудь и показал, что у
него тоже есть опухоль. «Боль уже прошла, — сказал он, — и у вас
пройдет, это ничего. Это от вхождения внутрь себя и от
сокрушительных слез, коими адовы врата и вереи греха во мне должны
были быть разрушены».
|
