|
Приготовление к исповеди
 Удивительная жизнь пошла в школе. После двух-трех
уроков приезжал отец Илия, хористы выстраивались и в удивительной
тишине начиналось моление.
Женька все на стены смотрел: слова молитв – святые, они невидимые,
но вечные. Они теперь на стенах как броня от всего худого,
недоброго. Теперь все уроки будут в радость.
Во вторник выучили канон Иоанна Дамаскина: «Воскресения день,
просветимся, людие: Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни и от
земли к Небеси Христос Бог нас преведе, победную поющия!» – «Христос
воскресе из мертвых!».
Выучили ирмос: «Светися, светися, новый Иерусалиме: слава бо
Господня на Тебе возсия; ликуй ныне и веселися, Сионе! Ты же,
Чистая, красуйся, Богородице, о восстании Рождества Твоего».
Ирмос – вступительный стих канона, а канон – церковная песнь.
В храме батюшка Илия служил теперь каждый день, и чем ближе к Пасхе
– народу прибывало.
В Великую Среду в поучении сказано было о раскаявшейся блуднице, о
предателе Иуде.
Окаянный Иуда засел у Женьки в голове. Ну как же так?! Был среди
самых близких людей Богу! Самому Богу! И предал. За деньги. За
тридцать сребреников. Сатане поддался. Был как светильник, а стал –
тьма. Вон, грешница, и не подумала, что дорого, – вылила на голову
Христа полный сосуд драгоценного мира – и ей вечная слава, люди
будут любить ее во все времена.
Обида сжимала Женькино сердце: Иисус Христос ведь знал, кто Его
предаст, но ноги-то омыл всем двенадцати. Хлеб преломляя на Тайной
вечере, Иуде тоже дал.
Почему, почему свершилось так, как свершилось? Почему ни единого
человека не нашлось в целом мире – защитить Христа? Он стольких
излечил от смертельных болезней, столько людей прозрели, столько
калек стали сильными! У Женьки даже слезы навернулись на глаза от
всех этих «почему».
Дома закрылся в своей комнате, взял чистую тетрадку. Тетрадка была в
линеечку, бумага белая, аж сияет. Написал на первой строке большими
буквами: «Мои грехи» – и призадумался.
Ничего плохого не сделал. Даже наоборот: все его хвалят. И в церкви,
и дома, и дядька Хлебушек хвалил. В животе пискнуло, заурчало. Вот,
пожалуйста. Сегодня за весь день съел один сухарь. Чай пил один раз,
без сахара. И похолодел: это же сатана его соблазняет, все равно как
Иуду.
Женька вскочил на ноги, перекрестился. Вспомнилось: вчера любимому
бычку, красному, дал корму вдвое больше, чем другим. А имена? Наврал
Жене, что у бычков есть имена. Вот они, грехи! А завидки?
Косолапову-то позавидовал из-за умных вопросов! А вранье?
На дядьку Хлебушка вину свалил. Домашнее задание по математике не
сделал, а Марии Матвеевне сказал: печку, мол, клали, поздно домой
вернулся.
Грехи Женька записал и еще стал думать. Ахнул! Вот он, самый
страшный грех, погубитель души! Ведь врагов, разоривших страну, всех
этих начальников, ограбивших народ, ему же убить хочется. Он бы их…
Отец вон даже карту со стены сорвал: «Смотреть, – говорит, – не
могу, как обкромсали Русскую державу».
Женька знал: Бог смирение любит. Но тут уж нет! Не согласен
смириться. Он, Женька Кошкин, сам вернет державе все, что у нее
отняли подлой хитростью.
Женька вышел из-за стола, упал на колени:
– Господи! Я все дни буду Тебе молиться, все исполнять, но Ты помоги
мне! А не мне, так другому.
А чтоб не гневить Господа, согласился:
– Пусть враги живут себе припеваючи. Но пусть Святая Русь будет во
веки веков такой же, как на старой карте. Такой же красивой, а не
изгрызенной.
Батюшка Илия подарил Женьке маленькую, с ладонь, книжечку –
«Молитвослов». Нашел «Последование ко святому причащению». Молитв
много, слова трудные, но Женька читал молитвы с охотой, с надеждой.
Пусть только Иисус Христос благословит его постоять за державу.
В. БАХРЕВСКИЙ
|
