|
Лесное безмолвие и снежный покой. С матерых сосен падает снег. По
синим сугробам ступает вечер. Глубина леса гудит, как дальнее море.
Между соснами – желтый огонек лесной избушки.
По неслышной заметенной дороге трусит к монастырю Преблагой Царицы
старая костлявая лошадь. Правит ею горбатая, в заплатанном тулупе и
черном платке монахиня Макария.
Дорога до монастыря дальняя, и, чтобы скоротать время, Макария поет
монастырские стихи и занимает меня разговорами:
– В давние это было времена, – говорит она с придыханием, – при царе
Алексии Тишайшем… Кроме леса, озер да неба, ничего не было на месте
нашего монастыря. И вот приключилось дивное чудо!.. Пасет
пастушок-отрок стадо и зрит: на Святой горе, где теперь обитель наша
воздвижена, стоит Некая Жена, вся молниями осиянная и в солнце
приукрашенная… Стоит Светоносная и благословляет Святую нашу гору…
Вострепетал отрок. Людей кликнул. Поднялись на гору, и на том месте,
где стояла молниями Осиянная, обрели образ Преблагой Царицы. На
месте явления Пречистыя Богомати монастырь построили красоты
несказанной, и много скорбных, больных, Христова утешения чающих,
стали притекать к образу и получать от него неоскудные и богатые
милости.
Макария послушала шум сосен и вздохнула:
– А теперь оскудение… Тускнеют златые главы собора, и рушатся
монастырские стены… Недавно во время полунощницы упал с колокольни
самый дорогой – подарок царский – серебряный колокол… Не к добру…
Лицо монахини приняло робкое выражение, и она зашептала молитву
Иисусову:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных.
Опять повернула ко мне лицо свое:
– А одна из наших веру потеряла. Сестра Мария. Слюбилась с парнем и
ушла из обители. Как пришла нужда, то много сестер променяли рясу
черную на мирское одеяние и оставили обитель. А другая из наших
сестер, монахиня Олимпиада, в затвор ушла и обет молчальничества на
себя наложила… Горе с ней недавно приключилось!.. – пригорюнилась
она. – Подвига ли великого жаждала душа ее или в разуме помутилась
Олимпиадушка, но только недавно выбежала она из кельи на мороз,
босая, и закричала:
– Пойдемте, сестры мои, в Кремль, душу за Христа отдать! Венцы
мученические принять!..
В соснах засвистел ветер. В лесной чащобе трепыхала крыльями
одинокая птица. Из леса выехали в поле. Кружились снежные вьюнки, и
звенела поземка. Надвигалась вьюга. Чувствуя дыхание ее, старый конь
побежал бойчее.
У дороги, под крылатой сосной, деревянный осьмиконечный крест,
обвитый вьюжным дымом.
– Вот и Пригвожденная Богоматерь, – указывает Макария на крест, –
скоро и монастырь!
Спрашиваю монахиню:
– Почему крест называется Пригвожденной Богоматерью?
Макария останавливает лошадь и предлагает подойти к нему поближе. На
кресте, под навесом, икона Суздальской Божией Матери – Заступницы
ржаных полей. Я вгляделся в образ. Чья-то кощунственная рука вбила в
глаза Богоматери гвозди!
Монахиня крестилась и строго шептала:
– Спаси и помилуй его… помраченного, озлобленного, Тебя
пригвоздившего!..
Придорожный крест, обвитый вьюгой, завечеревшее поле, старый
поникший конь и горбатая монахиня, творящая молитву за темную душу
дорожного бродяги, навевали думы о Ней… России монашеской, в молитве
сгорающей, и России разбойной, вбивающей гвозди в глаза Пресвятой
Девы.
Долго ехали молча.
Поднялись на пригорок и увидели кресты Преблагой Царицы.
Застуженный конь обрадованно тряхнул гривой и бойко побежал к
монастырским стенам.
– Рядом с монастырем деревня, – говорила монахиня, – и народ в ней,
особливо молодежь, ужасно озорной. Много от них скорбей всяких.
Летом яблоки в саду воруют, игумении стекла в окнах выбивают, в
церкви бражничают… Есть у нас святой источник… Вода в нем целебная…
Так поверите ли… озорники-то в святую воду… Господи! На церковных
стенах грязные слова пишут и камнями целятся в кресты собора.
Страшно, родной, жить стало!
И вдруг бодрым, звенящим голосом она воскликнула, светло улыбаясь:
– Недавно у нас свершилось великое чудо! В старой часовне обновился
образ Господа Вседержителя! Был совсем как уголь, а теперь озарился
неизреченным светом!
Мы подъехали к монастырю.
Поздно ночью я вышел на улицу. Кружилась поземка, и белый вьюжный
дым проносился над монастырскими стенами. В окнах келий погасли
огни, только кой-где лампадные искорки.
До меня донеслась вдруг колеблемая вьюгой чья-то озябшая молитва к
Преблагой Царице:
– Зриши мою беду… зриши мою скорбь…
Я подошел ближе.
У монастырских врат стояла в тулупе вратарница и по древнему обычаю
охраняла опочивший монастырь.
А вокруг тишина, вьюжный дым и неведомый зернистый шелест.
Не то шуршала стеклянная поземка, не то осыпались монастырские
стены.
|
