|
«Ни на минуту не забывайте, возлюбленные, что переживаемые нами бедствия
внутри и извне посланы на нас от праведного и всеблагого Провидения за
то, что русские забыли Бога своего, Спасителя своего так, как не бывало
никогда; попрали
дерзновенно все заповеди Его, и каждый стал исполнять злую веру сердца
своего, вывернув наизнанку всю
жизнь свою, особенно, так называемая несчастная наша обезумевшая
интеллигенция», – писал святой
праведный Иоанн Кронштадтский о наказании
Божием через русско-японскую войну.
Ныне, в начале такого холодного и беспамятного века,
как столбы в туманном окне поезда, проносятся юбилейные даты – и едва
видны в них отблески общенационального чувства…
В старой России и воины Ледового побоища, и герои Бородина, и солдаты,
погибшие в Порт-Артуре, были современниками – современниками Святой
Руси, Руси небесной. Могут ли они быть нашими современниками?..
В 2004 году отмечается столетие со дня начала русско-японской войны.
Есть три уровня ее восприятия. Первый, унаследованный не только от
советской историографии, но и от либеральной публицистики начала ХХ
века, ограничивает наши познания рамками идеологических клише:
«маленькая победоносная война», «безобразовская клика», «отсталая
царская армия» и тому подобное.
Второй уровень – эмоциональный – противоречит первому, он окрашен в
лирические тона песен «Варяг» и «На сопках Манчжурии». Есть еще и третий
уровень, называемый «устной историей», уровень легенд и преданий.
Рациональный, чувственно-душевный и духовный уровни познания не
состыковываются друг с другом, спорят, и выходит сумятица.
И здесь необходима методика «собирания ума», известная по православной
аскетике. Воссоздание целомудренной истории – сверхзадача для русской
мысли начала XXI века, что же до этой статьи, то она ограничена задачами
весьма скромными – напомнить о роли православного духовенства в
русско-японской войне, о восприятии войны тогдашним православным
сознанием.
Прежде чем начать разговор об этом, я бы хотел объяснить, что побудило
меня взяться за эту тему.
Мой прапрадед, Петр Гаврилович Иванов, участник русско-японской войны,
по семейному преданию вспоминал, как прибывали на фронт походные церкви
с прекрасными иконами и ризами.
Уцелела фотография другого моего предка – Сумина Ивана Михайловича:
унтер-офицер пехоты позирует с сослуживцами. Лихо закрученные усы,
фуражка почти на темени. И дата – 1905 год.
По семейному преданию он вернулся с войны с фуражкой, доверху
наполненной сияющими золотыми десятирублевками. Встречались ли они на
войне, знали ли друг о друге – Бог весть… Но память – как сон –
осталась.
В селе Тресвятском, недалеко от родового села моего деда, появился на
свет летописец той войны, священноисповедник Сергий (Митрофан Васильевич
Сребрянский).
Так что и долг перед предками и родными местами обязывал, и то
обстоятельство я учитывал, что у многих, многих жителей нашего края и
всей России, даже и потерявших память о роде своем, остались – быть
может, в самой глубине души, там, где память о детстве, – смутные
отсветы преданий о первой войне Святой Руси ХХ века. И если кто-то из
читателей молитвенно вспомнит своего предка, погибшего на полях
Манчжурии и в Желтом море за Русь Святую, – цель моего труда будет
достигнута.
Совпадения, отсветы памяти, похожие на сны, и сны, так похожие на
воспоминания, когда овладевает чувство почти полной сопричастности
происходящему (думаю, каждый испытывал это в детстве), все сплетается в
неуловимый, полузабытый узор восточного ковра, полный загадочных знаков.
Эта ткань недоступна для официальной лжи окружающих войну черных мифов,
но пока ее не освятил луч осознания Промысла Божия, она недоступна для
разума. Как без осознания Промысла война останется неподъемной загадкой
и при блестящей осведомленности о фактической канве событий.
Шесть лет ушло у меня на собирание сведений об участии Церкви в военных
событиях 1904–1905 годов, и я убедился на собственном опыте, что без
незримой помощи Божией, помощи забытых героев той войны ничего не могло
бы состояться.
Русские мыслители о защите Православия на Дальнем
Востоке
Восток издавна привлекал внимание русских
православных мыслителей, и если Ближний Восток ассоциировался с Гробом
Господним и Царьградом, то Дальний Восток со времен Мефодия Патарского (IV–VII
вв.) представлялся вместилищем апокалипсических народов, долженствующих
перед концом мира прийти и поработить человечество.
Русское воззрение на Дальний Восток было двойственным: с одной стороны,
отсюда приходили орды завоевателей – гунны, татары; с другой стороны,
плодились легенды о Беловодье, где на берегах Амура «живут православный
пресветлый Царь, патриарх и четыре митрополита, и течет та земля молоком
и медом».
«Дальневосточная программа» имела и духовное измерение. Публицист Лев
Тихомиров в своей статье «Христианские задачи России и Дальний Восток»
говорил именно о защите Православия на Дальнем Востоке, и не только от
возможного натиска антихристианской вооруженной силы, но и от
разлагающего российского и либерального европейского безбожия.
Именно в отстаивании Православия на Дальнем Востоке и видели русские
мыслители цель войны. «Стойте здесь на грани России перед лицом врага;
стойте на этой твердыне Владивостока; стойте перед лицом Востока с его
загадочной судьбою. Но стойте со Христом и со крестом…», – призывал
русских людей священномученик протоиерей Иоанн Восторгов. «Чувствую, –
писал Лев Тихомиров, — что на Дальнем Востоке поднялся вопрос
всемирно-исторический, при решении которого нам понадобятся все наши
способности бороться, устраивать и управляться».
Здесь следует вспомнить, что говорил о русско-японской войне святой
праведный Иоанн Кронштадтский. Он не оговорился, когда сказал о врагах,
наступавших на Россию «со всех сторон». В русско-японской войне
сомкнулись интересы японских гегемонистов, английских «цивилизаторов» и
«русских революционеров-нигилистов».
Русские мыслители знали об этом и исходя из этого размышляли о будущем.
Священномученик Иоанн Восторгов говорил 1 января 1904 года в Тифлисском
военном соборе: «Вот, с Востока Дальнего, как в века былые, грозит нам
призрак нового нашествия, поднимается зловещее желтое облако, кровавое
зарево далекого пожарища, слышно бряцание оружия… И видим мы в
изображении печати: брожение религиозной мысли в народе, мужицкий
нигилизм, грубый и беспощадный; босячество и отвратительное хулиганство,
разврат, дурные болезни, падение семьи, падение уважения к власти;
растущую эпидемию дерзостей, грабежей, уличных оскорблений и возведение
порока в признак силы и сверхчеловечности».
Россия была обязана сопротивляться нападению японцев ради своего
призвания — стремление к «миру» в таких условиях означало отказ от самих
себя. Поэтому пассивная «непротивленческая сила» в 1904–1905 годах
стремительно преобразовалась в силу активную, антигосударственную. Таков
закон логики общественного развития: «Кто не собирает со Мною, тот
расточает» (Мф. 12, 30).
Русские мыслители начала ХХ века при оценке возможностей столкновения
России и Японии на Дальнем Востоке исходили из требований признания
России как православной державы, хранительницы Православия, навыков
христианской общинности и христианской государственности. Но они
учитывали и то обстоятельство, что Православие в России находится в
опасности от революционно-нигилистических и толстовских устремлений.
Духовенство на театре военных действий
русско-японской войны
В военное время место священника было на перевязочном
пункте. Он служил молебны перед боем, напутствовал раненых и умирающих,
отпевал убитых. В случае отсутствия врачей и медицинских сестер
священник обязан был оказывать и врачебную помощь. Особым каноном всем
совершителям Божественной литургии было запрещено даже прикасаться к
оружию.
Среди полковых священников, прославивших Церковь Русскую на полях
Манчжурии, нельзя не упомянуть и причисленного ныне к лику святых
преподобноисповедника Сергия – Митрофана Васильевича Сребрянского.
Святой Сергий родился 1 августа 1870 года в селе Тресвятском
Воронежского уезда Воронежской губернии в семье священника. Он окончил
духовную семинарию и Варшавский ветеринарный институт. 20 марта 1894
года епископ Острогожский Владимир рукоположил его в сан священника. С 1
сентября 1877 года отец Митрофан был настоятелем Покровского храма 51-го
Драгунского Черниговского полка Ее Императорского Высочества великой
княгини Елисаветы Феодоровны, находившегося в Орле. С этим полком 11
июня 1904 года отец Митрофан отправился на Дальний Восток. В его
служебном формуляре было записано: «Был в сражении: 1) Ляоянском –
13–15/ VIII. 1904; 2) Шахейском – 25/IX–7/X. 1904; 3) в набегах на Инкоу
– 25/XII. 1905; 4) Мукденских – 15/II–7/III. 1905; 5) у деревни
Санвайцзы – 7–18/VI. 1905. Во всех означенных сражениях под огнем
неприятеля совершал богослужения, напутствовал раненых и погребал
убитых».
Во время пребывания в действующей армии отец Митрофан вел подробный
дневник, который публиковался в журнале «Вестник военного духовенства»,
а затем вышел отдельной книгой под названием «Дневник полкового
священника, служащего на Дальнем Востоке» (СПб., 1906). Насколько нам
известно, это единственный православный документ русско-японской войны,
переизданный в наше время (М., 1996). В журнале «Наш современник» (1998,
№3. С. 253–254) помещена небольшая рецензия В. Морозова на этот труд.
Сама же книга является библиографической редкостью. Отец Митрофан не
собирался издавать свой дневник, но чувство пастырской ответственности и
убеждения великой княгини Елисаветы Феодоровны заставили его предать
дневник гласности. Отличием книги отца Митрофана является
противопоставление двух уже далеко разошедшихся миров – русского
православного мира и мира безбожного, революционного. Последний
описывается с нелицеприятным обличением: «русская» пресса, например,
именуется «казнителями» за глумление над армией. Впоследствии дневник
1904–1906 годов будет за это ставиться в вину отцу Митрофану на
чекистских допросах. Хотя уже в 1977 году рекомендовали читателям книгу
отца Митрофана, называя ее «особенно поучительной», а самого
преподобноисповедника – «активным участником» войны.
Дневник раскрывает несомненное литературное дарование отца Митрофана.
«Каждая запись изображает тонкого наблюдателя, умного, памятливого,
интересующегося человека и одновременно – преданнейшего служителя Богу,
пастыря, способного перенести все тяготы военных дорог для утешения
раненых, отпевания погибших, вдохновляющего молебна перед сражением».
Можно привести выдержку из дневника: «Рядом со мною идет вахмистр Жучин.
Это положительно герой. Во время боя под городом Инкоу он был ранен
навылет: пуля прошла в спину около правой лопатки и вышла через правую
руку немного выше локтя. Он спокойно говорит мне: “Батюшка, теперь я
вполне счастлив, выполнил присягу и пролил кровь за царя и Отечество!”»
И еще: «Ночью был ветер, но … родной, из России, хотя и холодный.
Пожимаясь и хлопая руками, солдаты весело говорили: “А ветерок-то наш,
российский!”» Глубинное чувство Родины согревало души солдат на сопках
Манчжурии, и это чувство еще не было замутнено, как будет замутнено в
феврале 1917 года. И чувство это – завещание нам.
Преподобный Варсонофий (полковник Павел Плиханков) Оптинский,
прославленный в Соборе Оптинских старцев в 1996 году, был командирован в
Манчжурию с Тамбовским отрядом Красного Креста для обслуживания лазарета
преподобного Серафима Саровского. По пути на Дальний Восток отец
Варсонофий в Москве взял благословение у епископа Трифона (Туркестанова),
который подарил ему икону великомученика и целителя Пантелеимона.
Пройдут годы, и владыка Трифон, пережив исповедническую смерть любимого
ученика (1913), пойдет на войну простым полковым священником… А старец
Варсонофий «за послушание» ходил за ранеными под японским огнем. Позднее
он говорил: «Когда я ехал по Сибири к Мукдену, смотрел в окно вагона и
думал, что вот так к востоку начинаются неведомые страны: Китай, Корея –
страны чуждые нам, со своими обычаями, со своими нравами. Прежде эти
страны коснели во тьме язычества, теперь просвещаются Светом Христовым,
а в столице Японии – Токио, где раньше поклонялись дракону, стоит
великолепный православный собор. А потом от этих неведомых стран мысль
неслась дальше, в ту сторону, где блаженствуют небожители, где нет ни
печали, ни воздыхания. О ней хочется говорить, туда вознестись мыслью от
земли».
Отец Варсонофий «оставил по себе светлую память, как добрый,
самоотверженный пастырь и мудрый руководитель в деле оказания
спасительной помощи раненым воинам». Неоднократно подвергаясь
смертельной опасности, батюшка соборовал, исповедовал и причащал раненых
и умирающих.
Удивительна судьба полковника Генерального штаба А.В. Толстопятова. Он
участвовал в обороне Порт-Артура и попал в плен, что нашло отражение в
известных воспоминаниях «В плену у японцев» (СПб., 1908). Впоследствии
он принял монашеский постриг с именем Александр, стал архиепископом
Пермским и скончался 23 сентября 1945 года.
Настоятель Дивногорского Успенского монастыря архимандрит Флорентий (Рышков)
2 мая 1907 года был награжден Серебряной медалью Главным управлением
Красного Креста за участие в деятельности общества в русско-японскую
войну.
Православные мемориалы русско-японской войны
Память героев русско-японской войны была почтена
строительством храма Спаса-на-Водах в Санкт-Петербурге и еще нескольких
храмов и часовен как на бывшем театре военных действий, так и по всей
России. К сожалению, почти все из них так или иначе пострадали в годы
гонений на Церковь, а главный храм – памятник русско-японской войны –
храм Спаса-на-Водах – был варварски разрушен.
Героизм русских солдат, проявленный при обороне Порт-Артура, настолько
поразил японцев, что они решили воздать им должное – построить в их
честь для увековечивания памяти воинский мемориал. При этом было решено
воздать почести в равной степени солдатам обеих сторон и кроме воинских
кладбищ построить отдельные памятники-обелиски на вершинах тех сопок,
где шли наиболее кровопролитные сражения. К созданию воинских мемориалов
японским и русским солдатам, погибшим при осаде крепости, японцы
приступили сразу же после окончания войны.
Памятный мемориал на кладбище в Порт-Артуре возвели по инициативе
генерал-губернатора Квантунской области генерала Ошимы. На кладбище
устроили 12 братских могил: под белыми крестами – офицерские
захоронения, под чугунными – солдатские. Всего в братских и солдатских
могилах тогда захоронили 14 671 человека – русских защитников
Порт-Артура. Центром этого мемориала стала православная часовня высотой
15 метров, построенная из гранита и мрамора. С лицевой стороны часовни
на беломраморной колонне была сделана надпись: «Здесь покоятся бренные
останки доблестных героев, павших при защите крепости Порт-Артур.
Памятник сей поставлен японским правительством в 1907 году».
Могилы участников русско-японской войны находятся во всех областях
России, а также на мемориальных кладбищах Москвы и Санкт-Петербурга.
Например, на кладбище Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге
покоится прах героя обороны Порт-Артура Романа Исидоровича Кондратенко.
Есть захоронения героев войны и на кладбищах русской эмиграции — в
Порт-Саиде, на Сен-Женевьев де Буа. На русском кладбище Нови Сад в
Югославии находится могила знаменитого участника обороны Порт-Артура и
героя Первой мировой войны Владимира Александровича Ирманова (Ирмана).
Своеобразными памятниками русско-японской войны стали географические
названия: поселок Порт-Артур в Челябинской области, геологическое
образование «Порт-Артур» в среднем течении реки Большой Узень (Северный
Прикаспий), озеро Порт-Артур на Кольском полуострове. Есть, а вернее,
был свой «Порт-Артур» и в Воронежской области. В 1904 году так назвали
безымянный хутор у села Средний Икорец, который после Великой
Отечественной войны вошел в состав села и сегодня является его
микрорайоном. Это памятник любознательности моих земляков, их внимания к
переживаемым Россией событиям.
|
