|
Для всякого верного сына Церкви Христовой глубоко поучительно ясное
водительство руки Божией в многострадальной жизни потомственного
дворянина, cимбирского совестного судьи Николая Александровича
Мотовилова.
Теперь, когда имя преподобного Серафима Саровского окружено
благоговейным почитанием, нам ясна и важность земного подвига верного
«служки Божией Матери и Серафимова»: соблюдение для потомства важных
подробностей жития великого угодника Божия, преподобного Серафима и
процветание его духовного детища - Дивеева.
Сегодня мы предлагаем боголюбивому читателю воспоминания Н.А.
Мотовилова, касающиеся личности новопрославленного святого Воронежского
края - архиепископа Воронежского и Задонского Антония II (Смирницкого).
Дни Серафимовы близились к закату. Счет этим дням был известен великому
старцу, и тот, зная угрозы будущего, нависшие над головой своего
«служки», отправляя его в Воронеж, как бы передал его с рук на руки
другому великому воину Христовой рати. Этот воин был еще при жизни
прославленный святостью жизни и чудесами архиепископ Воронежский и
Задонский Антоний II (Смирницкий).
В лице Высокопреосвященнейшего Антония Мотовилов нашел себе другого
благодатного покровителя и заступника против сатанинской силы, которая
втайне уже против него ополчилась, чтобы помешать ему исполнить ту
великую задачу попечения о Дивееве, которую возложил на него преподобный
Серафим.
К концу декабря 1832 года сердце Мотовилова, до того времени спокойное,
стало тревожно. Святитель Антоний заметил это и спросил его, что с ним?
- Хочу ехать к батюшке Серафиму! - ответил Мотовилов. - Боюсь не застать
его в живых, если промедлю.
Оставалось всего несколько дней до кончины преподобного.
Духом своим провидя бесплодность поездки, зная, что Мотовилов уже не
застанет батюшки Серафима в живых, и опасаясь потрясения его еще не
вполне окрепшего после болезни организма, святитель удержал его у себя
до времени.
Ранним утром 2 января 1832 года, в день праведной кончины преподобного,
Мотовилов, томимый предчувствием, вбежал к Антонию в его внутренние
покои. Святитель не дал ему слова выговорить и встретил его такими
словами:
- Сегодня ночью около двух часов я видел старца, похожего на Ваccиана. (Вассиан
- известный иеросхимонах Киево-Печерской Лавры, у которого побывал
император Александр I.) Старец этот пришел ко мне в великой славе, но
лицо его было скорбно, и слезы текли по его ланитам.
- О чем ты, великий старец, так горько плачешь? - спросил я его. - В
такой ты славе, тебе бы только радоваться, а ты плачешь!
- Не о себе плачу я, - душа моя наслаждается радостью невыразимою; но
есть у тебя здесь одна помещица, - ее-то я оставил сегодня, - и о ней-то
так скорбит и плачет душа моя!
- Владыко! Вы мне не говорите, вы жалеете меня: не Вассиан к вам являлся
сегодня ночью - это Серафим был у вас! Это он, это душа его являлась к
вам сегодня: помещица - это душа моя грешная, - о ней плачет мой
батюшка, отходя ко Господу. Скажите, владыко: умер Серафим?
- Да, - отвечал святитель, - батюшка Серафим сегодня ночью умер. Его уже
теперь не застанете!
- Ах, владыко, владыко! Зачем же вы меня удерживали, когда я так хотел
туда ехать?
- Вы бы его все равно не застали в живых: в три дня не доедешь от
Воронежа до Сарова. Смиритесь - Богу так угодно!
В тот же день Высокопреосвященный Антоний с собором духовенства отслужил
по почившему панихиду, а 4 января Мотовилов выехал из Воронежа и 11-го
прибыл в Саровскую пустынь через два дня после погребения отца Серафима.
Как-то раз в беседе Николая Александровича с преподобным Серафимом зашел
разговор о вражьих нападениях на человека. По-светски образованный
Мотовилов не преминул, конечно, усомниться в реальности явлений этой
человеконенавистнической силы. Тогда преподобный поведал ему о своей
страшной борьбе в течение тысячи ночей и тысячи дней с бесами и силой
своего слова, авторитетом святости, в которой не могло быть и тени лжи
или преувеличения, убедил Мотовилова в существовании бесов не в
призраках или мечтаниях, а в самой настоящей горькой действительности.
Пылкий Мотовилов так вдохновился повестью старца, что от души
воскликнул:
- Батюшка! Как бы я хотел побороться с бесами!
Батюшка Серафим испуганно перебил его:
- Что вы, что вы, ваше боголюбие! Вы не знаете, что говорите. Знали бы
вы, что малейший из них своим когтем может перевернуть всю землю, так не
вызывались бы на борьбу с ними!
Жутко стало Мотовилову. Тогда, под защитой преподобного, он мог не
бояться злобы сатанинской. Но осмысленно-дерзкий вызов по попущению
Божию не остался без последствий: он был принят. О том-то и плакала душа
преподобного, когда в час своего разлучения с телом явилась великому
епископу.
По кончине преподобного Серафима Мотовилов вскоре уехал в Воронеж
просить благословения Высокопреосвященного Антония на поездку в Курск,
чтобы собрать сведения о родителях своего благодетеля и о жизни его в
Курске. Одновременно с этим он пo поручению владыки должен был заняться
составлением службы и акафиста Святителю Митрофану.
На поездку Мотовилова в Курск Высокопреосвященный не сразу согласился.
Владыка прозревал страшную беду, грозящую Мотовилову во время этой
поездки и хотел отдалить ее от Николая Александровича. Но пришел, видно,
час воли Божией.
На одной из почтовых станций по дороге из Курска Мотовилову пришлось
заночевать. Оставшись совершенно один в комнате проезжающих, он достал
из чемодана свои рукописи и стал их разбирать при тусклом свете одинокой
свечи, еле освещавшей просторную комнату. Одной из первых ему попалась
записка об исцелении бесноватой девицы из дворян, Еропкиной, у раки
Святителя Митрофана Воронежского.
«Я задумался, - пишет Мотовилов, - как это может случиться, что
православная христианка, причащающаяся Пречистых и Животворящих Таин
Господних, и вдруг - содержима бесом, и притом такое продолжительное
время - тридцать с лишним лет. И подумал я: «Вздор! Этого быть не может!
Посмотрел бы я, как бы посмел в меня вселиться бес, раз я часто прибегаю
к Таинству святого Причащения!»... И в это самое мгновение страшное,
холодное, зловонное облако окружило его и стало входить в его судорожно
стиснутые уста.
Как ни бился несчастный Мотовилов, как ни старался защитить себя от льда
и смрада вползающего в него облака, оно вошло в него все, несмотря на
все его нечеловеческие усилия. Руки были точно парализованы и не
сотворить крестного знамени; застывшая от ужаса память не могла
вспомнить спасительного имени Иисусова. Отвратительно ужасное
совершилось, и для Николая Александровича наступил период тягчайших
мучений. В этих страданиях и вернулся он в Воронеж к Антонию.
Рукопись его дает такое описание его мук:
«Господь сподобил меня на себе самом испытать истинно, а не во сне и не
в привидении три геенские муки. Первая - огня несветимого и неугасимого
ничем более, как лишь одною благодатию Духа Святого. Продолжались эти
муки в течение трех суток, так что я чувствовал, как сожигался, но не
сгорал. Со всего меня по 16 или 17 раз в сутки снимали эту геенскую
сажу, что было видимо для всех.
Прекратились эти муки лишь после исповеди и причащения Святых Таин
Господних молитвами apxиeпископа Антония и заказанными им по всем 47
церквам воронежским и по всем монастырям заздравными за болящего
болярина раба Божия Николая ектениями.
Вторая мука в течение двух суток - тартара лютого геенского, так что и
огонь не только не жег, но и согревать меня не мог. По желанию его
Высокопреосвященства я с полчаса держал руку над свечою, и она вся
закоптела донельзя, но не согрелась даже. Опыт сей удостоверительный я
записал на целом листе и к тому описанию рукою моею на ней свечною сажей
мою руку приложил. Но обе эти муки Причащением давали хоть мне
возможность пить и есть, и спать немного я мог при них, и видимы они
были всем.
Но третья мука геенская, хотя на полсуток еще уменьшилась, ибо
продолжалась только полтора суток и едва ли более, но зато велик был
ужас и страдание неописуемое и непостижимое. Как я жив остался от нее!
Исчезла она тоже от исповеди и Причащения Святых Таин Господних. В этот
раз сам архиепископ Антоний из своих рук причащал меня. Эта мука была -
червя неусыпаемого геенского, и червь этот никому более, кроме меня
самого и Высокопреосвященнейшего Антония не был виден; но я при этом не
мог ни спать, ни есть, ни пить ничего, потому что я весь сам был
преисполнен этим наизлейшим червем, который ползал во мне и неизъяснимо
ужасно грыз мою внутренность и, выползая через рот, уши и нос, снова во
внутренности мои возвращался. Бог дал мне силу на него, и я мог брать
его в руки и растягивать. Я по необходимости заявляю это все, ибо не
даром подалось мне это свыше от Господа видение, да и не возможет кто
подумать, что я дерзаю напрасно Имя Господне призывать. Нет! В день
Страшного суда Господня Сам Он Бог, Помощник и Покровитель мой,
засвидетельствует, что я не лгал на Него, Господа, и на Его
Божественного Промысла деяние, во мне Им совершенное».
Адские, в буквальном смысле этого слова, муки Мотовилова, в облегчении
которых принимал такое деятельное участие святой муж apxиeпиcкoп
Антоний, приблизили его окончательно к Высокопреосвященному. Антоний
полюбил его истинно отеческою любовью.
Вскоре после этого страшного и недоступного для обыкновенного человека
испытания, Мотовилов имел видение своего покровителя, преподобного
Серафима, который утешил страдальца обещанием, что ему дано будет
исцеление при открытии мощей Святителя Тихона Задонского и что до того
времени вселившийся в него бес уже не будет его так жестоко мучить.
Только через тридцать с лишком лет совершилось это событие, и Мотовилов
его дождался; дождался и исцелился по великой своей вере.
Однажды, в конце шестой недели Великого поста, Мотовилов был в Сарове у
игумена Нифонта. На дворе стояло в разгаре весеннее распутье, но вода
еще в реках и озерах не трогалась. Чего-то добившись для Дивеева от
игумена (тогда Саров принимал еще материальное участие в его судьбах),
Мотовилов на радостях собрался в Воронеж к Антонию встречать Пасху.
- Безумие! Куда едешь в такую непогодь? Ведь тебя зальет по дороге
водой! - воскликнул ужаснувшийся игумен, благорасположенный к Николаю
Александровичу.
- Меня Антоний будет ждать. А лошади-то у меня, вы сами знаете какие! -
объявил Мотовилов и тут же велел запрягать и уехал в Воронеж
[1].
Мотовиловские кони не выдали, и в Великую Субботу, часам к двум или трем
дня, он уже был верстах в сорока или пятидесяти от Воронежа, в селе
Княж-Байгора. Для сокращения пути ему надо было переезжать ниже прудовой
плотины. Вешняя вода уже ломала лед и напирала на плотину. Крестьяне
отговаривали переезжать по этому месту, утверждая, что, плотину сейчас
спустят, и советовали ехать в объезд. Но ехать в объезд - значило
опоздать к заутрене.
- Чего раздумывать! С Богом, пошел под плотиной! - крикнул Мотовилов. -
Да, пошел скорей!
Кони рванулись и стрелой помчались к другому берегу.
Не успели сани долететь до половины опасного пути, как спустили воду, и
она отвесной стеной сажени в три вышиной налетела на Мотовилова и
покрыла его, кучера и тройку. Мотовилов успел только крикнуть:
- Святитель Митрофан, спасай!
И больше ничего не помнил.
Очнулся он уже на другом берегу. Взмыленная тройка тяжело носила боками,
с которых ручьем текла вода. Кучер весь мокрый стоял около саней и
расталкивал потерявшего сознание барина. Сани были полны воды.
Опрокинули сани, отлили воду, обтерли чемодан и опять:
- Пошел скорее - к заутрене опоздаем!
Но к заутрене Мотовилов не опоздал. Обмерзлый и обледенелый, он входил в
покои архиепископа как раз в тот момент, когда владыка шел в церковь. Он
встретил Николая Александровича словами:
- Святитель Митрофан мне возвестил чудесное спасение ваше и что вы
прибудете к нашей заутрене. Переодевайтесь скорее и идем вместе воздать
хвалу Господу Богу за избавление ваше от наглой смерти!
Чемодан с вещами Мотовилова оказался внутри сухим.
Эта заутреня осталась в его памяти. За литургией, которую служил
архиепископ Антоний, Николай Александрович с умилением и ужасом видел
его окруженным светом немерцающего огня, а когда владыка выходил из
алтаря благословлять народ и произносить молитву о вышнем благословении
насажденного Господней Десницей винограда, он видел из уст Антония
исходящий пламень в виде огненного языка, устремляющегося на служащих и
на молящихся и окутывающего каждого из них своим неизреченным светом. Но
не все удостаивались прикосновения этого дивного пламени: некоторые, до
которых пламень касался, светлели и начинали сиять тем же светом, что и
владыка. Других этот пламень обходил, и они чернели, как уголь. В числе
сослужащих был один протоиерей - его Мотовилов видел как бы всего
опоясанным, как свивальниками [2],
черными полосами. «Вид его, - пишет Мотовилов, - был как зебра, и
впоследствии вскоре этот протоиерей был изобличен в каких-то дурных
деяниях и извергнут из сана.
«На Небе был я или на земле в эту Божественную службу, - того я не знаю:
Бог знает», - вспоминает в великом восхищении раб Божий Николай
Александрович.
Во время богослужения архиепископ Антоний раза два проникновенно
взглянул на Мотовилова, и милостивый его взор точно вопрошал его:
«Видишь ли ты явления божественной благодати, подаваемые истинно
верным?».
И взор Мотовилова отвечал: «Вижу, устрашаюсь и в великом благоговении
безмерно радуюсь!»
После этой службы на Светлое Xpиcтoвo Воскресение оба сотаинника -
великий архиерей и мирянин Мотовилов две ночи не спали, проведя их в
духовной беседе о совершившемся и о других тайнах дивного, о грешных
людях Божественного смотрения.
-----------------------------
1Мотовиловский конный завод был в свое время весьма известен в
Симбирской губернии. Шестерик был им поднесен государю Николаю I в
подарок, за что Мотовилов был одарен чудесным бриллиантовым перстнем из
государева кабинета.
2 Свивальник - длинная узкая полоса ткани для обвивания младенца поверх
пеленок.
|
