Служения

ВСЕГДА ТРУДНО БЫТЬ В ПОСЛУШАНИИ

2003 год для Русской Православной Церкви, для Воронежа — год особенный, год 300-летия преставления Святителя Митрофана, первого епископа Воронежского, — духовного наставника и соработника Петра I. В канун юбилейных торжеств мы встретились с митрополитом Воронежским и Борисоглебским Сергием. Предлагаем читателям «Воронежского епархиального вестника» запись этой беседы.

Образованная в 1682 году Воронежская кафедра стала первой в служении епископа Митрофана. Промыслительно, что и для Вас она — тоже первая. Ваше вступление на кафедру совпало с 300-летием преставления первосвятителя Воронежского, которое ныне будет широко отмечаться. Владыка, что значит Святитель Митрофан для Вас, для Церкви?

— Святитель Митрофан в народе почитается и известен, но я должен сказать, что Святителя Тихона знают больше — может быть, потому, что он имеет ученые труды. А Святителя Митрофана как-то немного забыли. Его деятельность и в семинарской программе не так широко рассматривается, как служение Святителя Тихона.

Я даже столкнулся с таким случаем. Когда я был на праздновании 25-летия служения митрополита Филарета на Белорусской кафедре и подарил ему маленькую статуэтку — копию памятника Святителя Митрофана, и рассказал о нем всем присутствующим, архиереи подходили ко мне и выражали удивление: неужели такой славный Святитель Митрофан?

Забыли, что он — покровитель монашества на Афоне, духовный основатель Петербурга и вместе с тем основатель империи Российской, потому что история пошла бы совершенно по-другому, если бы Петербург был заложен около Азовского моря, как планировал царь Петр. Забыли, что он — создатель флота, отдавал на пушки переливать колокола, кормил армию. Я всегда очень чтил и преподобного Сергия, и святителя Алексия, и меня всегда вдохновляло помимо их духовного, молитвенного подвига служение Отечеству. И вот то же самое просматривается у святого Митрофана. Владимир, Кострома, Иваново — места его служения церковного, которые были озарены лучами духовными, от преподобного Сергия исходящими; там ученики преподобного Сергия основывали монастыри и там же сергиевскую школу освоил первосвятитель Воронежский. Поэтому у него было такое сознательное служение не только Православию, но и своей Родине.

Он полагал, что служение Родине — важнейшая часть его архипастырской деятельности, тем более что Воронежская епархия была пограничной, в какой-то мере сюда стекались украинцы, и все у Святителя находили приют, и все получали поддержку. И вот это служение, очевидно, обостряло в нем чувство Родины, чувство патриотизма. И поэтому он мне очень-очень близок. Может быть, акценты проблем и сместились, но они и сейчас не меньшие, чем были при нем. И основа этих проблем та же самая осталась. Он противодействовал язычеству — язычество у нас и сейчас есть. Он боролся с экспансией ислама — сейчас, пожалуйста, вакхабистское движение (я не хочу камень бросать в ислам как религию, но случаи религиозной экспансии проявляются). Сейчас политическая и экономическая нестабильность — и в его время то же самое было. Он пришел на Воронежскую кафедру и фактически стал помощником царя Петра в делах государственных. Если был бы человек слабее, чем Святитель Митрофан, он ничего бы здесь не сделал, и его служение было бы бесполезным. А Святителем Митрофаном и Петр дорожил. Он у него учился — как уважать народ и ценить государство, как управлять им. Это в полной мере был его духовный наставник.

Вот те черты, которые делают близким Святителя Митрофана всем нам, в том числе и мне. Я Бога благодарю, что Он благословил меня служить на Воронежской кафедре и тем самым сподобил меня стать наследником трудов Святителя Митрофана.

— Владыка, как и когда Вы поняли, что выбираете путь служения Богу и Церкви?

— Это очень прозаично и просто. У меня родители были верующие. Я родился в Красногорске, это в 10 км от Загорска, и Лавра Троице-Сергиева была домом родным. Детские впечатления накладывались на душу.

Помню патриарха Пимена (Извекова), он был наместником Лавры, помню его проповеди, хотя мне было тогда 7-8 лет. Потом был другой выдающийся наместник — блаженной памяти архиепископ Пимен (Хмелевский), — насколько же он горел духом! И народ двух Пименов почитал. В этой атмосфере я воспитывался. Потом старцы лаврские, такие дивные; ныне покойный схиархимандрит Пантелеимон (Агриков), тогда он был архимандритом Тихоном, на меня тоже оказал огромное воздействие. У меня как раз переходный возраст был — разные вопросы, какие-то колебания, и я к батюшке когда подходил, все отпадало, все сомнения.

С 6-го класса я твердо для себя решил, что буду священником. Когда пришло время поступать в семинарию, пошел за благословением к отцу Тихону, но он меня не благословил, а сказал: «Иди в институт, в медицинский, хирургом, знаешь, как хорошо…» Меня это страшно огорчило.

В институт я не поступил, хотя учился я все время хорошо, и стал через год поступать в семинарию. Вот тогда мне уже обещали любой институт — лишь бы только не в семинарию. Но я был тверд. Предлагали даже съездить к профессору Санкт-Петербургских духовных школ А.И. Осипову, но Осипов отказался со мной встретиться. Он не хотел грех на себя брать — меня отговаривать.

— Как Вы приняли монашество?

— Здесь тоже ничего оригинального нет. Может, сказалось мое воспитание в монастыре. Но в принципе я следовал во всей своей жизни послушанию Церкви.

У меня была девушка, мы любили друг друга, готовились создать семью, но в самый последний момент ее мать воспротивилась. Моя невеста была тоже воспитана в православных правилах. Я сказал: «Все» — я был человек молодой, горячий. Написал письмо отцу Тихону, моему духовнику : что мне делать? «У тебя путь в монашество», — ответил он.

Перед постригом отец Кирилл, во время генеральной исповеди, стал меня уговаривать, чтобы я не постригался. Я пороптал на лаврского старца. Для меня это было бы преступлением — уже резолюция Патриарха есть и постриг объявлен. «А если у тебя будут искушения?» — «Я надеюсь на милость Божию и на Него уповаю».

Таким образом 2 августа 1973 года я стал монахом. Не знал, что меня нарекут Сергием. Постригал меня наместник архимандрит Иероним. Перед постригом, нарушая обычай, спросил: «Как ты хочешь, чтобы тебя назвали?» Я ответил: «Батюшка, я же готовлюсь быть постриженным в монахи, и это первое проявление послушания». Он похлопал меня по плечу и сказал: «Имя у тебя будет хорошее».

Когда меня собирались крестить, мои родители разделились в мнениях: папа предлагал назвать меня Сергием, мама — Виталием. Вот так и получилось, что я был крещен Виталием, а в монашестве стал Сергием, и очень доволен этим.

— Владыка, Вы родились в 1949 году. Семь архиереев Русской Православной Церкви — Ваши ровесники. Каким было время, когда вы выбирали жизненный путь?

— Светские люди знают его как оттепель. Но для Церкви это был период бескровных гонений, гораздо более сложный, чем время гонений в 20-е, 30-е, 40-е и даже 50-е годы.

Сложность была вот в чем. Во все предыдущие годы никто в душе твоей не копался. Никто не уговаривал отречься от Христа и никто взамен ничего не предлагал. Ты мог сам спрятаться до того, как тебя позовут. Но если ты не прятался — тебя расстреливали или ты шел в ГУЛаг.

А в 60-е годы политика партии и правительства изменилась очень резко. С каждым верующим проводились беседы. Это была колоссальнейшая политическая сила: на каждого верующего нужно было найти атеиста, и не просто атеиста, а такого, который мог бы его переубедить; кроме того, государство шло на то, чтобы предоставлять совращенному какие-то льготы вначале. Как правило, тут же моментально о них забывали, даже известным священникам, которых удавалось уговорить, сначала какую-то подачку давали, а потом они очень бедствовали и умирали очень тяжело…

Когда я в школе учился, все знали, что я верующий, и со мной постоянно велась работа. Ребенку тяжело, когда перед классом снимают с него крестик или перед всей школой на линейке начинают отчитывать, а потом бойкот объявляют. Это психологическое воздействие на ребенка очень сильное.

И взрослые люди страдали не меньше, потому что и с ними велась определенная работа, и если человек не соглашался отречься от Христа и вступить в партию, он не имел права быть врачом, учителем, каким-то даже маленьким начальником, офицером. Впервые митрополит Ленинградский Алексий заявил в газете, что верующие люди в Советском Союзе — это люди второго сорта. Хотя это была правда, никто не имел права сказать эту правду, а все говорили, что живут спокойно, мирно и открыто. Это, конечно, было очень тяжело.

Я вам скажу больше. После окончания семинарии, после принятия пострига — мне было всего лишь 28 лет — меня направили за границу, в Прагу. Там я участвовал в работе Международной христианской мирной конференции, и меня как молодого человека спрашивали: «Свободна ли Церковь в Советском Союзе?» Я очень мучался с ответом на этот вопрос, потому что знал, что если скажу о трудностях жизни Церкви, будут репрессии в отношении меня. Если не скажу, совесть будет мучить. Для себя я решил: не могу лгать, и поэтому всегда отвечал очень коротко: «Церковь в Советском Союзе свободна в рамках законодательства». А когда меня спрашивали, каково законодательство, говорил, что нам запрещено заниматься благотворительностью, проповедовать и так далее. Я не имел права, как священнослужитель, критиковать законодательство — я мог быть только законопослушным гражданином. Мы отправляем культ церковный, иначе нельзя было сказать, в рамках законодательства. И когда спрашивали меня о преследованиях в 20-е годы, я говорил, что революцию готовили не только большевики, не только политики, но и Церковь, потому что она желала обновления, и вот это обновление коснулось всех нас.

— Владыка, этот год для Вас юбилейный: 20 лет архиерейской хиротонии, 30 лет со дня монашеского пострига, 30 лет служения Матери Церкви в священном сане. Что, на Ваш взгляд, было для Вас самым трудным за время Вашего епископского служения?

— Всегда трудно быть в послушании. Человеку, особенно когда он имеет епископский сан, свойственно стремление не то чтобы к самостоятельности, а к тому, в чем есть элемент гордости, перед ним открывается возможность чувствовать себя начальствующим. Все это нехристианские чувства. Но бороться с ними очень трудно. Очень трудно, я бы сказал, быть в послушании народу. Сохранить в себе одинаковое отношение к любому человеку, богатый он или бедный, с одинаковой любовью и радостью общаться с тем и другим и быть готовым каждому помочь, если ты чем-то можешь помочь (на светском языке это можно назвать человечностью) — наверное, самое трудное.

— В свободное время, если оно остается у Вас, чему Вы отдаете предпочтение?

— Практически у меня нет свободного времени. Но если какая-то минутка выдается, я предпочитаю вести умную беседу с человеком. Но со мной беседовать трудно — у меня все о служении, о делах разговоры. Я смотрю «Новости», чтобы быть в курсе событий. Иногда, если есть время, смотрю фильм — любого качества, потому что, будучи священнослужителем, должен знать, чем живет человек, чем живет мир, насколько пал он и насколько еще сохранился.

Для меня вообще встреча с человеком — самый большой подарок. И для меня все люди равны, нет плохих людей. Я стараюсь никогда не осуждать человека. Если он нуждается в моем совете, могу дать совет — у меня есть надежда, что он исправится. В спасительном подвиге подвизающемуся человеку стараюсь не мешать, не надоедать, потому что он живет своей жизнью, своей святостью, он молится. Ну что я со своими проблемами?

И очень редко, как правило, в год одна неделя или 10 дней — у меня отдых. Поправить свое здоровье в этом году не получилось, поехал в зону озер, собирал грибы, ловил рыбу, общался с природой и неутоленный вернулся в Воронеж.

— По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II Вы участвовали в торжествах по случаю 25-летия пребывания митрополита Филарета на Минской кафедре. Ваши впечатления?

— Для меня всегда очень интересно встречаться с Владыкой Филаретом, потому что это встреча с моей юностью. Я иподиаконствовал у него почти семь лет, был студентом, приближенным к нему. Во время этой встречи, скорее всего, я был для него интересен, я напоминал ему нюансы, о которых он забыл, и он на глазах молодел.

Он общается с народом с тем же достоинством и с той же простотой. Я стоял рядом с ним, когда он принимал поздравления, и видел, что ни один человек не прошел, с кем бы он не обменялся чем-то личным, обращенным именно к этому человеку.

Я был очень счастлив, видя таким своего учителя.

— В будущем году Вам — 55 лет. Ощущаете ли Вы груз их?

— Вы знаете, ощущаешь опыт какой-то. Раньше, я бы сказал, был молодой задор. Этот задор не прошел, но есть опыт, которым задор немного сдерживается. И это неплохое качество.

Я лучше стал понимать людей. И с опытом моим люди понимают меня. В принципе, с возрастом круг общения расширяется. 12 лет я служу в Москве, и за это время у меня появилось очень много друзей, в том числе и среди тех, которые работают в аппарате управления государством. Здесь нет никакой заинтересованности, которая связывает людей, скажем, в бизнесе или в любом другом деле, мне просто интересно с человеком встречаться, общаться, говорить. И этот опыт общения с годами становится все шире.

— Ваше Высокопреосвященство, скоро полгода, как Вы на Воронежской кафедре. Что, на Ваш взгляд, Вам удалось сделать и что предстоит делать в будущем?

— Шесть месяцев пролетели как один день. И, оглядываясь на этот короткий период, я должен сказать честно, что для меня он был тяжелым. Но я счастлив, что попал в Воронеж, я полюбил Воронеж и воронежцев, и я понял за эти 6 месяцев, что это моя кафедра, мое место именно здесь.

Это чувство дает мне право сказать, что здесь много работы, очень много. Все стучится в сердце, все стучится в двери, все просится — этим и надо заняться…

Я благодарен Богу, что с каждым днем у меня становится все больше сотрудников. Скажу откровенно, что свою задачу и вообще смысл пребывания на Воронежской кафедре вижу в том, чтобы поднять духовность, у священников — в первую очередь. И пробудить в народе, в каждом человеке интерес к жизни.

— В чем, Владыка, на Ваш взгляд, заключается простое человеческое счастье?

— Счастье, я думаю, заключается не в накоплении богатства, не в достижении даже каких-то больших целей, но в том, чтобы человек, неважно, кто он — ученый, военный, администратор, писатель, художник, — был примирен с Богом, и с самим собой, и с ближним, и со своей совестью, и если все это имеется в человеке, это и есть простое человеческое счастье. Оно давало мужество, силы мученикам за правду Христову и людям, которые стояли за какие-то человеческие ценности.

Наше время тяжелое, очень сложное, люди утратили чувство простого человеческого счастья. Сегодня они ищут счастье в чем-то внешнем, забывая, что сами могут создать его для себя и сделать счастливыми людей, которые рядом живут, — это самое главное.

— Владыка, что бы Вы пожелали читателям выходящих по Вашему благословению изданий?

— Я хотел бы пожелать, чтобы читатели как можно чаще открывали газету и журнал, потому что мне эти оба издания нравятся, я нахожу там много интересного, много ответов на вопросы, которые ставит жизнь, много поучительного. Поэтому мне бы хотелось, чтобы они были предметом изучения, чтобы человек почитал и подумал, поразмышлял. На мой взгляд, это очень полезно.

Я благодарю своих сотрудников за эту прекрасную работу. Они ее выполняют со смирением и любовью, в этом залог успеха. И мне хочется, чтобы такое же чувство благодарности было и у читателей.

Ноябрь 2003 года, «Воронежский епархиальный вестник»