|
Однажды в летнюю жаркую пору, поискав с утра по
влажным лесным овражкам грибов и ягод, сразу же после праздника
Казанской Божьей матери, шли к деревне старичок Митроха и городской
внучок его — Санька. В руках старичка полная лозяная корзина белых
грибов и боровиков, а в руках мальчика – ореховая палочка и букетик
цветочков Иван-да-марьи в подарок бабушке. По лесной дорожке, где они
шли, было множество следов жизни, отчего мальчику этот мир казался еще
более загадочным и нежным, и детским, как он сам в поре своей маленькой
дошкольной радости.
Вверху над лесом звонко голубело и переливалось с сухим дыханием облаков
летнее деревенское небо. Путники шли час и успели утомиться.
— Сашок, — тут сказал дедушка Митроха,— давай, родной, ногам покой
дадим. И малость перегодим жар. Сердце мое щемит от немоготы.
Они сели на бугорку под ореховым кустом. С минуту помолчали,
оглядываясь, повздыхали, а потом Саша попросил:
— Дай, деда, мне сердце твое послушать.
— Эх, лихой ты какой! Послушай, жалко разве.
Саша наклонился к дедовой рубахе и приложил к груди ухо.
— Ну?..— спросил дедушка Митроха.
— Ой, деда! То потопает, то остановится. А после побежит. Деда, а отчего
сердце бьется?
— От Бога, внучек. Он сердце наше к жизни толкает.
— А как он толкает, деда? За веревочку? Как в церкви колокол дядя
трясет?
— Знать так, за веревочку. Слуг у Бога много... ангелы вот и толкают. Он
им указывает, а они и бьют сердце-то твое.
— Как в колокола дядя на церкви бьет?
— Точно. Похоже как тот дядя на колокольне. Дергают ангелочки
веревочку-то, что Духом Господним зовется, сердце и отзывается: тук-тук,
тук-тук, я, дескать, тут, Господи! Слышу тебя!
— Деда, так зачем же он бьет?
— А он, вишь ли ты, внучек, от нас хорошей работы взыскует... через
сердце-то наше. Хочет, чтобы мы добрые да усердные в любви были.
— Деда, как «хорошей работы взыскует»?
— Да ты не приставай, слышь, Санька, а то осерчаю, ей-Богу.
— Деда, деда!.. А хорошая работа — это когда я маму слушаю?
— И папу, и бабушку, и дедушку... Когда, к примеру и пояснению тебе
сказать, и родину за главное дело держишь, почитаешь ее.
— А как это родину «держишь»?
— Ты, Санька, норовишь до болячки меня ушибить вопросами. Я тут отдых в
кусточке разумею, а ты... Вот я погляжу и в другой раз и в лес с тобой
не пойду. Тебя все равно не лес интересует, а все ты меня вопросами
стукаешь и донимаешь. Гляди на лес, в городе у вас, поди, и лесу нету,
а? Вишь птицы какие тут у нас чудачные!
— Деда, дорогой, голубчик… ну не сердись! Я не маленький... я больше не
буду тебя донимать. Ты отдохни. Грибов мы с тобой набрали здоровенных.
Бабуля пожарит в печи с пирогами. Ты отдохни, а то ты мокрый спиной, и
сердце... дай еще послушаю его, стучит по родине?
— Ведь какой ты неотвязный лазутчик! Ну ловкий! Дедовым сердцем, вишь
ты, интересуешься. Эх-мо, Саня, Саня! Да как бы оно о родине не
стучало-то? Я ведь на войне был, дом строил, сад садил, детей в жизнь
выводил из темноты земной...
— И все одним сердцем?
— Как же одним? С сердцем бабушки твоей: два ангелочка сподобились,
сдружились вот и веревочками стукают наши сердца. Так и работают,
руками-то нашими все к Богу обращая. Детей хороших воспитали – Богу
угодно, сад вон посадили, немцу да всякому мадьяру прикур давали.
Молимся, поем., чего Богу надо!
— Деда, деда, а когда ангелы устанут веревочкой сердце колыхать, ты уже
умрешь или погодишь?
— Известно, как и все. Ангел-то душу мою к Богу и снесет, если она ему
будет угодна. А в душе-то, слышь, все указано, кто в жизни чего делал а
кто иначе, не по Христову наказу прозябал.
— Душу унесут, а ты? Один останешься? Без ангелов и Бога?
— Зароют меня в сыру землю. Я там и полежу в самом начале нашей-то
родины.
— В родину тебя опустят?
— В родину, Саньк, в родину! А ты вот ежли будешь за меня плакать и Богу
Христа ради молиться, то я снова оживу, так и жить с тобою рядом буду.
Только ты меня не увидишь. А я буду ангелу-хранителю твоему помогать —
за веревочку твое сердце дергать станем. Ты это чувствовать сразу
будешь. И вот и будешь любить сильней родину, где я лежу. Ты не думай,
что она большая во весь земной шар. Нет, Санька, это бесы так думают, а
наша родина другая. Над ней ведь, Санька, рай находится. Прямо над ней!
А какая она? Она ровно на твою слезу да жалость о нас всех будет! На тот
охват, кого будешь жалеть и любить, на тот охват, брат, покуда сердце
твое о земле родной биться будет с любовью. А уж где не жаль земли, там
и не родина уже, а так. Навроде пустого места, пустыря... Да заговорил
ты меня, солнце вон склоняется к макушкам берез. Пойдем-ка домой. Бери
палочку и давай сразу по березовой роще, по тропинке да к дому, к
бабе-то нашей. Поди уже заждалась.
— Айда, деда, ведь так хорошо жить! Я понял, деда. В тебе столько много
родины, что жить ты будешь очень долго!
— Это почем же ты рассудил?
— А я так люблю тебя, деда!
— Любишь, а того, поди, не знаешь, что та любовь как раз от Бога к тебе
исходит. Слышь, Санька, ну и от леса-то нашего, от грибов, птиц. Это
беспримерно! Ты верь! Это дело ты запомни, запомни, Санька! А уж я с
тобой-то уж не распрощаюсь, и когда умру — я возле рядом с тобой буду.
Буду, Санька, слышь, не сомневайся. Пока родину будешь любить – и я с
тобой вовек не расстанусь!
А через пять минут они уже скрылись за рощицей.
|
