|
Дни лета наливались как яблоки. К Преображению Господню они были
созревшими и как бы закругленными. От земли и солнца шел прохладный
яблочный дух. В канун Преображения отец принес большой мешок яблок...
Чтобы пахло праздником, разложили их по всем столам, подоконникам и
полкам. Семь отборных малиновых боровинок положили под иконы на белый
плат — завтра понесем их святить в церковь. По деревенской заповеди грех
есть яблоки до освящения.
— Вся земля стоит на благословении Господнем, — объясняла мать, — в
Вербную Субботу Милосердный Спас благословляет вербу, на Троицу —
березку, на Илию Пророка — рожь, на Преображение — яблоки и всякий
другой плод. Есть особенные, Богом установленные сроки, когда
благословляются огурцы, морковь, черника, земляника, голубица, морошка,
брусника, грибы и мед и всякий другой дар Божий... Грех срывать плод до
времени! Дай ему, голубчику, войти в силу, напитаться росою, землею и
солнышком, дождаться милосердного благословения на потребу человека!
В канун Преображения почти вся детвора города высыпала на базар, к
веселым яблочным рядам. Жарко-румяные, яснозорчатые, осенецветные,
багровые, златоискрые, янтарные, сизые, белые, зеленые, с красными
опоясками, в веснушках, с розовинкой, золотисто-прозрачные (инда
зернышки просвечивают), большие, как держава в руке Господа
Вседержителя, и маленькие, что на рождественскую елку вешают, — лежали
они горками в сене, на рогожах, в соломе, в корзинах, в коробах, ящиках,
в пестрядинных деревенских мешках, в кадушках и в особых липовых мерках.
Торговали весело и шумно, с хохотом и прибаутками.
В чайной с вывеской «Зайди, приятель» сидели мужики, пили чай с ситником
и говорили только о яблоках: сколько мер собрали, сколько пообтряс
ветер, как их везли по дорогам, сколько взяли барыша и что-де Господь
послал урожайный год, хорошую росу, дождь по времени, и теперича, мол,
зима не страшит, всего вволю, а поэтому можно еще сороковочку выпить!
А кругом чайной — дробный полновесный звук отмериваемых яблок, зазывы
торговцев, ржанье лошадей, взвизги, смех, всплески голубиных и
воробьиных стай, летающая паутина-предосенница, жаркое, но все же
замирающее солнце — оно тоже созрело как яблоко и скоро уляжется на
покой до новой весны и нового созрева, — и это полнозубое, веселое,
морозно-хрустящее слово «яблоки», раскатывающееся по всему базару и
улицам!
Вечером пошли ко всенощной. В церкви пели яблоками и медом пахнущий
Преображенский тропарь: «Преобразился еси на горе, Христе Боже,
показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху; да воссияет и нам
грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава
Тебе».
Вечером, после ужина, меня заставили читать Евангелие о Преображении
Господнем. Я читал по складам:
— По прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его,
и возвел их на гору высокую одних, и преобразился перед ними: и просияло
лицо Его как солнце, одежды Его сделались белы как снег.
Ночь была душной, с далекими всполохами, с августовской, тихо шумящей
тьмою.
От духоты в комнате я хотел снять с себя всю одежду, чтобы спать было
повольготнее, но мать строго мне внушила:
— Никогда не спи нагишом, ибо сон смерти брат, преддверие к Страшному
суду Господню. Надо быть всегда в готовности, одетым в дорогу...
При слове «дорога» она отвернулась к окну и как будто бы прослезилась.
Утром встали спозарань. На дворе желтела заря — ранница. Она сдувала с
крыш последний сон. Зачинающийся день все шире и шире раскрывал золотые
свои врата, и не успел я насмотреться досыта на восходье, так редко мною
виденное, как показалось в этих вратах солнце и зашагало по земле
поступью Великого Государя, идущего от Светлой заутрени. Долго я думал,
отчего солнце слилось у меня с шествием Великого Государя, виденного
мною на какой-то картине, и не мог додуматься. Отец, умытый и
причесанный, в жилетке поверх ситцевой рубахи и лакированных сапогах
ходил по комнате и напевал: «Преобразился еси на горе, Христе Боже...».
— Преображение... Преображение... — повторял я. Как хорошо и
по-песенному ладно подходит это слово к ширящемуся и расцветающему дню.
С белым узелком яблок пошли к обедне. Всюду эти узелки, как куличи на
Пасху, заняли места в доме Божием: и на ступеньках амвона, и на особых
длинных столах, на подоконниках и даже на полу под иконами. Румяно и
простодушно лежали они перед Богом — вошедшие в силу, напитавшиеся
росою, землею и солнышком, готовые пойти теперь на потребу человека и
ждущие только Божиего благословения.
Во время пения «Преобразился еси» на амвон вынесли большую корзину с
церковными яблоками. Над ними читали молитву и окропляли их святой
водой. Когда подходили ко кресту, то священник каждому давал по
освященному яблоку. В течение целого дня на улицах слышен был сочный
яблочный хрустень.
Радостно и мирно завершился солнечный яблочно-круглый день Преображения
Господня.
Василий Никифоров-Волгин
|
