|
ПРОФЕССОР ОШИБСЯ
(рассказ-быль)
Седоволосый сухощавый доктор с острым, проницательном
взглядом живых глаз предупредил бесстрастным тоном:
– Вам сейчас будет больно. Но я постараюсь побыстрей определить, что у
вас там за нарыв. Повернитесь ко мне правой стороной и немного
потерпите.
Когда он начал осторожно вставлять тонкий конец трубки в ушной проход, в
глазах у меня потемнело. Мне казалось, что профессор вонзает в ухо и
медленно поворачивает из стороны в сторону раскаленную в огне проволоку
с шершавой поверхностью. Но я стиснул зубы и даже не пошевелился.
Пока он занимался своим делом, я вспоминал, как недавно с курсантами
своего классного отделали я ездил в колхоз за картошкой. Прислонился
спиной к кузову грузовой машины и забыл опустить клапаны шапки. И меня
за сто километров пути так просквозило, что я на другой же день слег в
больницу с высокой температурой и адской болью в правом ухе. Медсестры
давали какие-то порошки, пилюли, делали уколы и компрессы.
Вскоре меня, однако, выписали, так как из Москвы приехала
экзаменационная комиссия.
Я успешно сдал зачет по всем дисциплинам, и как только нам присвоили
звание лейтенант и выдали новенькое обмундирование, я получил отпускной
билет сроком на месяц, Перед отъездом домой, решил побывать у опытного
медика. И вот он, основательно помучив меня, сел за стол, и, откинувшись
к спинке стула, озабоченно и сокрушенно покачал головой:
– Как вы глупы и беспечны, молодой человек.
– Почему? - опешил я.
– Вам бы следовало обратиться ко мне на недельку пораньше, – ответил он
и неожиданно в его голосе послышались нотки глубокого сострадания. – В
общем зря вы проучились несколько лет и получили офицерское звание и
профессию летчика. Как мне не тяжело сообщить вам диагноз, а надо...
Воспаление среднего уха перекинулось у вас на мозговую оболочку. Вам
необходимо срочно выехать на место службы и сразу же, подчеркиваю, сразу
же обратиться в медсанчасть. Чем быстрее вам произведут в госпитале
трепанация черепа, тем лучше будет для вас... Но, дорогой мой, о небе
забудьте, и представьте себе, что вы никогда не держали в руках
штурвала.
Слова профессора словно волны горячего пара обдавали меня с головы до
ног, и я задыхался.
Сочувствуя мне, он успокоительно произнес:
– Вы еще молоды и крепки, и я уверен, что операцию вы перенесете легко.
Ну а там толкач муку покажет. Освоите какую-нибудь гражданскую
специальность, обзаведетесь женой-красавицей и станете с ней
жить-поживать и детей наживать.
– Но ведь я с детства мечтал быть летчиком, – вырвалось у меня. – Все
практические упражнения я выполнил на "отлично" и в зоне высшего
пилотажа не сделал ни одной "помарки".
– Повторяю: мне вас очень жаль, но я не Иисус Христос и вылечить вас от
этой болезни без хирургического вмешательства, увы, не могу.
Скрипя пером, он что-то записал в мою медицинскую книжку, и, подавая ее
мне, вздохнул:
– Чудес на света не бывает...
... В своё родное село Коршево Воронежской области я прибыл на третий
день после ошеломившей меня беседы с доктором. Отец, Семен Васильевич, и
мать, Анна Ивановна, увидев меня в офицерской форме до того растерялись,
что какое-то мгновение пялили на меня глаза, как на инопланетянина.
Потом опомнились и, охватив мою шею руками, осыпали меня горячими
поцелуями. Когда же в избу стали заходить родные и соседи, они отпустили
меня: пусть, мол, и другие порадуются вместе с ними.
К вечеру, как водится, все гости были навеселе. Их песни, смех, выкрики
сглаживали постоянный шум и звон в моей голове и ушах. И я как-то
незаметно для самого себя развеселился и даже рассказал несколько
занимательных истории из жизни авиаторов. Но стоило всем разойтись по
домам, как наступила тишина, и страдания мои возобновились с утроенной
силой.
Когда мама уснула на диване и мы с отцом остались вдвоем за столом, я
поведал ему о своем несчастье. Он сильно расстроился, потом сказал, что
у него в райцентре есть хорошие друзья, опытные доктора, которые
обязательно вылечат меня без помощи скальпеля и ножа.
Забегая вперед скажу, что все наши похождения и мытарства оказались
тщетными. Все врачи, специалисты высокого уровня, к которым мы
обращались за советом и помощью, в один голос заявляли, что мне следует
как можно быстрей ложиться на операцию.
Я приходил в отчаянье, отказывался от еды, иногда по целым суткам не
смыкал глаз, и лишь только после обильной выпивки заваливался в постель
и засыпал мертвецким сном. Но едва я отходил от "спиртотерапии", как
наступали часы и дни еще более острых мучений. Голова разламывалась от
звенящего гула и мешанины противных, изматывающих звуков. Отец, чутко
наблюдавший за мной, как-то посоветовал:
– Знаешь что, сынок? Садись-ка завтра утром на велосипед и езжай в село
Сухая Березовка. Там, напротив церкви, прямо за оврагом в домике о
крылечком живет Лавышкин Дмитрий Иванович. Он недавно приходил ко мне в
сапожную мастерскую и Христом Богом просил сшить ему теплые чувяки на
войлочной подошве. Заказ его я выполнил меньше чем за неделю. За это он
принес мне бутылку вишневой настойки и сказал, что я ему еще прихожусь.
Кажется, он угадал. Я слышал, что он хороший лекарь. За это его чуть ли
не посадили в тюрьму, но за него вступился не то районный прокурор, не
то судья. Одним словом, какой-то большой начальник, которого он вылечил
от опасной болезни. На вид он обыкновенный старичок, а силу имеет
могучую. Жена у него давно умерла, сын служит в Магадане, так что он
тебе будет рад-радешенек: хоть всласть наговорится. Вот ты и кати к
нему. И не забудь передать ему от меня большое спасибо за угощенье...
Окрыленный надеждой, я отправился в путь. Стояла вторая половина
октября. Земля замерзла, и велосипед часто подпрыгивал на твердых
неровностях и вихлялся на зеркальцах окованных лужиц. На траве и ветвях
деревьев по обочинам грунтовой дороги матово посверкивала серебристая
бахрома изморози. Воздух был напоен свежестью предзимней погоды. На
повороте я сбавил скорость. Стоит ли так торопиться? Быть может и
целитель-самоучка не окажет мне никакой помощи, и мне придется
возвращаться назад в угнетенном состоянии. Так пусть уж подольше
продлится приподнятое настроение.
Дмитрий Иванович находился дома. Он встретил меня у порога, как давно
знакомого ему человека, усадил на лавку за стол в святом углу, где под
самым потолком висели в старинных киотах иконы Спасителя, Богородицы и
Николая Угодника. Сам опустился
рядом со мной и ласково спросил:
– Как звать?
Я ответил.
– Так-так, Дмитрий Семенович, – закивал он седоволосой, аккуратно
подстриженной бородкой. – Вижу, что нужда привела ко мне такого молодца.
Его серо-голубые глаза светились добротой и мудростью, а свежий цвет
лица с небольшой бородкой и усами свидетельствовали о здоровом образа
жизни. Я проникся к нему уважением с первого же взглада, и подробно
изложил суть дела.
– Понятно, понятно, – сказал он, и, окинув взглядом мой китель с
золотыми звездочками на погонах, тихо добавил, – По-моему, профессор и
другие врачи ошиблись. Попробуем обойтись без операции. В Бога веруешь?
– Да!
– Молодец! – похвалил он. – Крестик всегда носи с собой. Прячь его
куда-нибудь в одежду, чтобы над тобой не глумились антихристы. Сам-то не
партийный?
– Нет. Не нравится мне брехня и жестокость коммунистов. Ведь за слово
могут посадить в каталажку и даже расстрелять.
– А как же! – усмехнулся Давишкин. – Слуги сатаны любят, чтобы их
превозносили до небес и подчинялись им во всем. Не вступай в их союз.
Это великий, трудно искупаемый грех.
Он достал из сундука две чистых простыни. Одну расстелил поверх одеяла
на деревянной кровати, другую положил на стол.
– А теперь пора браться за работу. Раздевай китель, скидывай ботинки и
ложись на койку вверх больным ухом, – старичок снял с себя старый пиджак
и почти по локоть закатал рукава коричневой рубашки.
"Ну, сейчас начнется экзекуция" – с трепетом подумал я, вытягиваясь на
полужесткой постели. Я весь напрягся, ожидая начала силовых
"манипуляций" в области опухоли. Однако, Дмитрий Иванович с головой
укрыл меня другой простыней, прошептал две-три молитвы, и, как мне
показалось, осенил меня крестным знамением. Потом он сложил в трубочку
пальцы правой ладони, низко склонился надо мной и стал тихо дуть мне в
ухо. Необычайно приятное тепло, тонкой струйкой проникая внутрь уха,
унимало боль и растекалось по всему телу. Такого блаженства я еще не
испытывал никогда. Мне казалось, что я покоюсь на облаке, обогреваемом
весеннним солнцем. Даже не ощущал веса собственного тела. Мой добрый
лекарь несколько раз повторял одни и те же приемы и минут десять спустя
сказал:
– Вот пока и все. Завтра и это же время придешь ко мне опять.
Я встал, быстро оделся и в порыве благодарности крепко обнял старика, и
выложил на стол несколько рублей.
– Деньги убери! – обиделся Лавышкин. – Слава Богу, у меня есть все, что
мне нужно,
– Как же так? – смутился я. – Каждый труд должен о плачиваться...
– На том свете рассчитаемся, – пошутил Дмитрии Иванович, и, видимо,
заметив по выражению моего лица, что я не удовлетворен его ответом,
пояснил: – Зачем мне лишние доходы? В могилу их все равно не возьмешь, а
душу погубишь. Ты, милый, лучше сходи
в церковь, поставь свечки к иконам и материально поддержи родителей. Кто
творит добро, тому Господь отплатит сторицей...
В течение двух недель я каждое утро приходил к Лавышкину и принимал
сеансы. Они оказывали благотворное влияние на весь мой организм, а,
стало быть, и на психику. Ко мне возвращались жизнерадостность и
уверенность в своих силах, и о своем недавнем прошлом я вспоминал, как о
кошмарном сне. Ужасный нарыв, от которого я не находил себе места ни
днем, ни ночью, довольно быстро рассосался, и после его исчезновения не
осталось никаких следов. Острой боли я тоже не ощущал. Лишь изредка
внутри уха появлялось легкое покалывание, но и оно было
непродолжительным.
Перед отъездом на службу, я посетил своего исцелителя. Мы распили с ним
бутылку грузинского вина. Перед тем, как нам расстаться, Дмитрий
Иванович признался, что наши встречи и беседы в основном на религиозные
темы скрашивали однообразие его будней и он остался доволен тем, что я
оказался внимательным и восприимчивым слушателем.
Когда я поинтересовался у него, в чем заключаются секреты его врачебных
успехов, он кротко взглянул на икону Иисуса Христа и сказал:
– Свыше дано мне умение лечить братьев своих силой Божьего слова. Ты же
сам убедился, что я не давал тебе никаких лекарственных настоек, не
делал припарок и примочек. Теперь хорошенько запомни: старайся ни в чем
не огорчать людей и никогда не считать себя выше других. А пуще всего
остерегайся прогневить своих родителей словом или делом. Ну, и, конечно,
в первую очередь во всем положись на Бога. Вера спасает человека,
довольствуйся тем, что у тебя есть, а не зарься на чужое богатство и
славу. Все это – суета сует, причина наших телесных и душевных недугов.
Дмитрий Иванович разгладил бородку и усы и продолжил:
– Я, сынок, привык к тебе, знаю, что буду долго скучать по тебе. И если
в следующем году опять приедешь в отпуск в свое село, то обязательно
проведай старика. Буду ждать.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел.
Порывистый ветер с угрюмым шумом раскачивал деревья и словно норовил
вырвать их с корнями из земли. Низко над домами стремительно плыли с
севера на юг тучи, похожие на темно-серые с синеватым отливом уродливые
льдины.
Я обернулся назад и увидел в окне лицо и плечи Дмитрия Ивановича. Глаза
его выражали печаль, и мне показалось, что я лижу его в последний раз.
Предчувствие меня не обмануло. Он вскоре скончался. Я не знаю, где его
могила, но уверен, что душа его обрела вечный покой и блаженство.
В заключение скажу, что я летал на разных типах самолетов и планеров
около двадцати лет и демобилизовался вполне трудоспособным человеком.
|
